Марк Галлай - С человеком на борту

• Название: С человеком на борту
• Автор: Марк Галлай
• Жанр: Публицистика

Яркие, самобытные образы космонавтов, учёных, конструкторов показаны в повести «С человеком на борту», в которой рассказывается о подготовке и проведении первых космических полётов.

---

Ну а пока — не терять же времени зря — космонавты попали в руки врачей совсем свеженькими — и с тех пор это тоже стало традицией или, вернее, обязательным элементом программы каждого космического полёта.

Соответственно передвинулось на сутки и заседание Госкомиссии, на котором космонавты докладывали о своей работе.

Собирались теперь уже не на берегу Волги — этот район больше космических финишей у себя не видел, но гостеприимство, оказанное в нем первым нашим космонавтам, начиная с Гагарина, обеспечило ему прочное место в истории космических полётов человека. На сей же раз отчёт космонавтов мы слушали в незадолго до этого построенном просторном физкультурном зале на основной площадке космодрома — нынешнем Ленинске.

Одно из редчайших умений на свете — умение при любых обстоятельствах оставаться самим собой. В тот день и Комаров, и Феоктистов, и Егоров в полной мере показали себя и с этой стороны.

Все три космонавта говорили интересно, чётко, продуманно. Высказали много нетривиальных мыслей, поделились интересными наблюдениями. Невозможно было не заметить, как раз от раза возрастал научный, технический, да и просто общекультурный уровень послеполётных отчётов космонавтов. Хотя если подумать, то удивляться этому не приходилось: сложнее, насыщеннее, «умнее» становились задания — соответственно изменялись и отчёты об их выполнении. Практика последующих космических полётов эту очевидную закономерность в полной мере подтвердила… Однако задание заданием, но и личность космонавта тут свою роль, конечно, играет. Отнюдь не последнюю!.. Концепция «прежде всего хорошее здоровье» оказалась не очень долговечной.

Но вернёмся к докладам экипажа «Восхода».

Комаров сравнивал действия космонавта, управляющего кораблём, с действиями лётчика, управляющего самолётом, и заметил, что малые угловые скорости — медленность вращения, присущие первому, — оставляют достаточно времени, чтобы «на ходу» обдумывать и оценивать свои действия. Иными словами, если самолётный лётчик сплошь и рядом вынужден действовать автоматически, рефлекторно, а анализировать свои действия уже потом, так сказать, постфактум, то на космическом корабле такой анализ «вписывается» внутрь моторных действий человека.

Пожаловался Комаров — и его поддержал Феоктистов — на тесноту в корабле: «Хоть бы позу немного переменить. Ноги, например, вытянуть или как-нибудь иначе, но переменить». (В это время уже наносились на бумагу контуры будущего космического корабля «Союз», как мы знаем, «двухкомнатного» — несравненно более просторного, чем «Восток» и «Восход».)

Егоров заметил, что работа в течение всего полёта была крайне напряжённая: за исключением времени сна, практически непрерывная.

Это мы тогда услышали впервые — и с той поры слышали едва ли не после каждого полёта. Даже после самых длительных экспедиций.

Когда Борис Борисович Егоров рассказывал о том, как брал на анализ кровь у товарищей по экипажу, сидевший рядом со мной мой старый — со студенческих времён — товарищ пошутил: «Вот оно, первое кровопролитие в космосе». Ни он, ни я, да и вообще никто не мог знать, что первое настоящее кровопролитие на путях человека в космос — не за горами. И что жертвой его окажется этот глубоко симпатичный всем нам человек в тренировочном костюме, смотрящий на нас вдумчивым взглядом и спокойно, без намёка на рисовку, отвечающий на наши вопросы — командир «Восхода» Володя Комаров.

Присутствие Феоктистова и на послеполётных докладах космонавтов было тоже для всех привычно. Но раньше он слушал и дотошно — пожалуй, дотошнее, чем кто-либо другой, — расспрашивал космонавта. А сегодня рассказывает сам. Рассказывает очень интересно, проявляя незаурядную наблюдательность не только в том, что прямо входило в круг его обязанностей инженера-экспериментатора: «Внутри космического корабля взлёт не производит такого сильного впечатления — грохот, пламя и так далее, — как при наблюдении в Земли… На активном участке, даже на пиках перегрузки, сохраняется полная ясность мышления; можно анализировать происходящее не хуже, чем в обычных условиях, в частности — оценивать аварийные ситуации, если таковые возникнут… Ощущения вначале похожи на самолётные — и по шуму, и по плавным покачиваниям, а во время работы последней, третьей ступени — вроде как в поезде: даже потряхивает, будто на стыках рельсов… Физиологическое проявляется в техническом: на этапе выведения быстро растёт влажность в кабине, чуть ли не на глаз видно, как ползёт стрелка прибора, — видимо, резко увеличивается потоотделение… Невесомость в космическом корабле непосредственно ощущается меньше, чем в салоне самолёта Ту-104 на тренировках, — наверное, потому, что в самолёте происходит свободное плавание, а в космическом корабле все время какой-нибудь частью тела чего-то касаешься…» — и так далее, до посадки (кстати, первой «мягкой посадки» в истории космонавтики) включительно.

Тут же выяснилось, что Константин Петрович в полёте не только делал в планшете предусмотренные заданием записи, но сразу наносил точки на миллиметровку — хотел видеть, как они ложатся на кривую. И снова — в который уж раз — возникают у меня ассоциации с авиацией. Ведь в испытательных полётах хорошие, опытные инженеры-экспериментаторы издавна любили ещё в воздухе прикинуть, как себя ведут эти своенравные, упрямые точки. И не раз бывало, что, уже выполнив все заданные режимы, спросишь своего наблюдателя:

— Ну как, вроде все сделали?

И услышишь в ответ:

— Минутку… Сейчас нанесу… Так, так… Знаешь, давай повторим площадочку на девяти тысячах… Чего-то она выскакивает.

Великое дело — текущая информация о ходе эксперимента. Феоктистов это чувствовал точно так же, как наши авиационные ведущие инженеры.

Впрочем, удивляться этому сходству не приходилось. Ведь действительно в работе экспериментаторов на любых летательных аппаратах общего по крайней мере не меньше, чем различного. Все правильно, так оно и должно было быть…

Впоследствии я слышал и читал немало высказываний Константина Петровича по самым разным вопросам — начиная с узкопрофессиональных («Является ли старт с орбиты спутника Земли обязательным условием полёта к Луне и планетам?») и кончая такими, как, скажем, философия творчества («С чего начинается истинный акт творчества?»). И всякий раз любовался — даже в тех случаях, когда был не во всем согласен с ним, — самой манерой, стилем его мышления, в котором строгая логичность и прочная подкрепленность обширными фактическими знаниями неожиданно сочетается с оригинальностью, нестандартностью подхода к явлениям жизни. В этом у него много общего с его коллегой Борисом Викторовичем Раушенбахом (хотя если говорить об их взглядах на какие-то конкретные вопросы, то они могут оказаться диаметрально противоположными — именно вследствие того, что обоим присуще выраженное индивидуальное своеобразие мышления).

Интересно восприятие Феоктистовым личности С.П. Королева. В беседе с кинорежиссёром А. Михалковым-Кончаловским на вопрос, испытывал ли он на себе влияние какого-то большого мастера, Феоктистов, много лет проработавший рука об руку с Королёвым, отвечает вопреки всем ожиданиям читателей (а также, как мне кажется, и самого задавшего вопрос собеседника): «…если говорить о влиянии Сергея Павловича Королева… не могу сказать, что я у него учился, — бессмысленно учиться тому, что даётся, наверное, от природы. Я могу только завидовать… Вот уж кто мог предсказать большинство поправок, организовать защиту проекта и обеспечить правильную „траекторию замысла“. Он обладал великолепным умением… доводить дело до успеха».

Однажды, не помню уж, в связи с чем, мы разговорились с Феоктистовым о содержании деятельности конструктора, возглавляющего какой-то творческий коллектив. Так сказать, о главном конструкторе вообще, о том, что он должен знать и уметь непременно, а что — необязательно. В ходе разговора я рассказал об одном авиационном главном конструкторе, человеке, вне всякого сомнения, чрезвычайно знающем и талантливом, способном породить множество интересных идей, но по характеру своему начисто неспособном поддержать и активно пустить в дело самую что ни на есть полезную идею, если она высказана другим человеком. Про этого главного конструктора очень точно заметили, что он может быть только отцом хорошей идеи, но ни в коем случае не её отчимом. И тут Константин Петрович сразу же вспомнил Королева:

— Вот как раз этим Сергей Павлович владел в совершенстве! Умел оценить по достоинству хорошую идею, обогатить её, поставить на вооружение всего КБ — и возглавить её реализацию. Совсем не гнался за тем, чтобы считалось, что все толковые идеи исходят только лично от него. Это его мало интересовало.

Мало интересовало!.. А что же интересовало больше? Какие вообще стимулы толкают человека на то, чтобы заниматься своим делом? Именно этим, на всю жизнь избранным — и никаким другим. Теми же космическими исследованиями, например.