Владимир Бушин - Огонь по своим

• Название: Огонь по своим
• Автор: Владимир Бушин
• Издательство: Алгоритм
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006

В новой книге Владимира Сергеевича Бушина, популярного пламенного критика и публициста, известного своей бескомпромиссностью и аргументированностью, собраны его отдельные статьи из периодики разных лет. На этот раз мишенью принципиальности, иронии и даже сарказма писателя стали его товарищи из патриотического лагеря: от коммунистов до державников, взгляды которых привлекают повышенное внимание всех тех, кому небезразлична судьба России и ее многострадальных народов. Поэтому-то книга и получила название «Огонь по своим».

---

Дальше: «На этот раз Сталин расхвалил „выдающееся“, „талантливое“ сочинение Злобина. Роман был выгоден режиму и лично вождю». Без уверенности в личной выгоде эти марлены не могут взглянуть ни на одно событие, ни на один поступок…

Завершается этот умственный фейерверк так: «Звание лауреата вывело Злобина из-под ударов огранов безопасности». Ну назвал бы хоть один удар! Да уж не было ли таким ударом бесплатное получение квартиры в высотном доме? И наконец: «Впервые появилась возможность, прежде всего материальная, работать над давними замыслами». А до этого что, нищенствовал в своей роскошной квартире? Да как же «Степана Разина»-то написал? Ведь роман огромный. А до него были написаны «Остров Буян» и первый вариант «Пропавших без вести»…

Но вернемся к Воробьеву. И жизнь, и литературная судьба талантливого писателя были не из легких, но — не без радостей… Повесть «Это мы, Господи!» автор послал в «Новый мир». Солженицын пишет: «Она была, конечно, отстранена: власть победителей не хотела знать, кому и во сколько досталась победа. Повесть отбросили»… Не иначе как именно «отбросили». Каждую клетку этой скорбной твари Божьей распирают ложь и демагогия. Любой пустяк он может раздуть до немыслимых размеров и убийственного обличительного значения. В самом деле, при чем тут «власть победителей», ненавистных ему? Разве не естественней другая версия: попался неопытный рецензент или редактор — только и всего. Обычное дело литературной жизни. Легко теперь Солженицыну валить на власть, когда его «Один день» Лев Копелев вручил лично Твардовскому. А еще более вероятно другое: ведь это первая повесть совсем молодого автора, и писалась она в оккупации, на конспиративной квартире, «в нервности», по выражению Солженицына, и притом всего месяц. Может быть, это был лишь первый вариант, над которым еще предстояла работа. Что ж удивительного, если он не удовлетворил редакцию? Я бы, например, будучи редактором, тоже не напечатал «Красное колесо». И власть была бы тут совершенно ни при чем. Дело в самом сочинении: скукотища, несъедобщина, тягомотина.

Да ведь Солженицыну самому приходилось получать отлуп. И от кого! Аж от Твардовского. Он говорил ему о «Раковом корпусе»: «Даже если бы печатание зависело целиком от одного меня, я бы не напечатал. Там — неприятие советской власти. У вас нет подлинной заботы о народе! Такое впечатление, что вы не хотите, чтобы в колхозах стало лучше. У вас нет ничего святого». Впечатление было совершенно правильное, но, к сожалению, запоздалое.

В 1962 году Воробьев напечатал в «Неве» повесть «Крик», а в 1963 году в том же «Новом мире» — повесть «Убиты под Москвой». Солженицын уверяет, что вторая повесть вызвала «бешеную атаку на уничтожение». Очередное бешеное вранье. И откуда только в старом человеке столько силы на это дело? Талантливого писателя заметили и оценили сразу. Еще в 1960 году не кто-нибудь, а тогда уже прославленный Юрий Бондарев и не где-нибудь, а в «Литгазете» напечатал о нем статью «Новый писатель», другая его статья о нем называлась «Талантливый писатель», была и третья. Горячо поддержал Воробьева также Виктор Астафьев в 1965 году и еще два раза — позже. Весьма одобрительно писали о нем известные критики Олег Михайлов, Юрий Томашевский, Игорь Золотусский, Игорь Дедков и другие. И опять же не где-нибудь, а в столичных газетах и журналах — в «Москве», «Нашем современнике», «Литературной России», опять в «Литгазете», не прошли мимо даже «Литературная учеба» и «Литература в школе». Так что из всех упомянутых выше лиц бешеный здесь только один.

И ведь такое глумление над фактами, над правдой — во всех его писаниях, включая полубессмертный «Архипелаг». И при этом, вручая в апреле свою премию, не моргнув глазом, опять затянул свою любимую песню: «Человеку, жаждущему правды, невозможно брести в реке лжи».

Это он-то жаждет правды, не может жить без нее, ночей не спит! А дальше о своем лауреате: «Воробьев читал, что полилось в печати о фронте, о войне, и приходил в ярость от перекажения (!), от облыгания (!)». Ведь словечка без выверта не молвит, а хоть бы один примерчик «облыгания» привел. Разумеется, появлялись халтурные и книги, и фильмы, как появлялись они во все века, но «Василий Теркин» Твардовского — это «перекажение»? «Они сражались за Родину» и «Судьба человека» Шолохова — это «облыгание»? «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова — это что? «Батальоны просят огня» и «Горячий снег» Бондарева — это как? Фильм «Летят журавли» Калатозова — какое тут «перекажение»? «Враги сожгли родную хату» Исаковского — в чем тут «облыгание»?..

Перечень может быть долгим, но старый бесстыдник все равно до последнего дня будет лгать на своем выморочном языке. И вот что при всем этом особенно хотел бы Солженицын видеть в литературе о войне, в частности, о плене: «Кто расскажет о жестокой борьбе между пленными за выживание на краю гибели и сколько зла и низости обнаружилось при этом?» Не о борьбе с фашистами, а между пленными! Не о мужестве и благородстве, а о зле и низости среди пленных!.. Наши люди боролись против фашистов и в оккупации, и в лагерях смерти, как рассказали об этом, в частности, Степан Злобин, сам возглавлявший подполье в лагере Цейтхейн, и Юрий Пиляр, участник такого подполья в лагере Маутхаузен. Узники лагерей поддерживали друг друга, создавали тайные организации, устраивали побеги, и сколько при этом было явлено отваги, высоты духа, благородства! И Злобин организовывал побег, а Воробьев бежал из плена, создал партизанскую группу, которая влилась в большой отряд… Но все это абсолютно не интересует свистуна Нобелевской премии, всю жизнь всегда и во всем его интересует только зло, только низость, только ложь. С этим скоро и столетний юбилей отметит.

Сейчас, когда жизнь его, как догадался, «на исчерпе», он, видите ли, вдруг начал жутко страдать за фронтовиков: «Больно, когда невежественная молодежь высмеивает боевые ордена никому уже не нужных ветеранов, израненных, больных и нищих». Ему больно, ему жалко… Так ведь есть два огромных поместья с дворцами — в Троице-Лыкове и за океаном в штате Вермонт. Вот вместо лицедейства и устроил бы там дома отдыха для фронтовиков. Ну — как Толстой помогал голодающим и духоборам, как Чехов и Короленко строили больницы, как Горький спасал обреченных, как Шолохов вытаскивал невиновных из тюрем, спасал от голода, а потом построил школу и больницу… Ну, вперед!.. Тебя же Бондаренко в один ряд с ними ставит… Вперед, живой классик!..

Я ему в июле написал письмо насчет Эдуарда Лимонова. Дескать, сидит мужик уже несколько месяцев ни за что. Родине не изменял, не убил никого, ничего не украл. Так вы, говорю, чаи с президентом распиваете, — замолвите в любой удобной для вас форме словечко о собрате, поддержите хлопоты Союза писателей о смягчении его участи. Стояла как раз дикая жара, я и на это налегал: «Вы-то лучше других представляете себе положение узника. В эти несносные дни мы и на лоне природы от жары места себе не находим, а он там в каменном мешке». Как же он ответил? И не ворохнулся…

Еще в те дни, когда его обласкал Хрущев, когда все считали его невинным страдальцем и бескорыстным борцом за справедливость, Солженицына однажды пригласил министр Охраны общественного порядка (так одно время называлось МВД) и сказал: «Вы пишете, что заключенные у нас находятся в ужасных условиях, у них непосильная работа, их морят голодом. Вот вам на выбор два лагеря, езжайте туда, чтобы все увидеть своими глазами». Солженицын действительно писал: «Наших оступившихся соотечественников исправляют голодом! Им снится хлеб!»

И вот такая удача! Сам министр поднимает шлагбаум. Надо немедленно соглашаться, ведь там голодающие. Но гость настороже, он соображает: «Уж из того, что с готовностью он эти два назвал — ясно, что потемкинские устройства». Что ж, не будем строго судить за недоверчивость, ибо такие «устройства» в разных сферах жизни отнюдь не столь уж невероятная вещь. Борец сейчас, конечно, скажет: «В эти не хочу, разрешите съездить в другие». И назовет два, три, четыре лагеря — ведь он их знает наперечет. Посмотрим, что ответит министр. Если откажет, то по крайней мере будет уличен в недостойной игре. Ну, Александр Исаевич, вперед!..

Однако происходит нечто ошеломительное: он, всесветно объявивший себя их глашатаем и защитником, радетелем и со-страдальцем, вдруг спокойно говорит: «Я отказываюсь». То есть и в предложенные лагеря ехать не хочет, и своих встречных вариантов не выдвигает. Отказывается полностью! Ну как же так? Ты же уверен, что там люди умирают от голода! Объяснение (как у Куняева, оно у него на все есть) такое: «Я жалкий каторжник… Человек, не занимающий никакого поста… Кем я поеду? Я отказываюсь»…

А Лев-то Толстой, тоже никаких постов не занимавший, не спрашивал, кем поедет, а садился в тарантас или на подводу и ехал помогать действительно голодающим в нищую Бегичевку, что недалеко от Рязани. А ведь был притом действительно в труднейшем положении: тогда как раз готовилось его отлучение от церкви. Правда, некий пост он все-таки занимал — священный пост русского писателя, народного заступника. А Солженицын и тогда уверял и теперь твердит, что это и его пост. Во всяком случае, по вниманию к нему он тогда стоял бесспорно на первом месте в литературе, затмив даже Куняева и Бондаренко. С ним беседовали министры, секретари Союза писателей и даже секретари ЦК, его «новомирские лбы», как он их называл, даже выдвинули на Ленинскую премию, а тогда одно лишь выдвижение — и то много значило…