Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь

• Название: Год длиною в жизнь
• Автор: Елена Арсеньева
• Жанр: Исторические любовные романы

Париж, парк Тюильри. Элегантная пожилая дама наблюдает за гуляющими детьми и их родителями. Вот эта красивая женщина вполне могла бы быть ее дочерью, есть в ней что-то родное. Могла бы, если бы… Рита Аксакова Ле Буа погружается в воспоминания. Такая долгая жизнь за плечами, а пронеслась, как один год… Вторая мировая война, в Париже фашисты: юная Рита стоит перед алтарем церкви – у нее тайное венчание… Год 1965-й: Рита в России, в волжском городе Энске, в ее сердце врывается новое чувство. Однако ей нельзя любить Георгия Аксакова! Она вдвое его старше. Да и в совпадении их фамилий нет случайности… Но все же любовь была – самая лучшая, самая светлая…

---

– Конечно, – кивнула Рита. – У меня хорошая школа. Я ведь была в R?sistance, в Сопротивлении. Знаете, сколько народу у нас гибло только из-за того, что где-то кто-то оказался неосторожен, положился на «авось»? Была такая девушка, русская, Вики Оболенская… Она и вся ее группа погибли из-за пренебрежения к правилам конспирации. Ну и другие – Анатолий Левицкий, Борис Вильде. Да еще много народу! Мой… – Она осеклась, потом продолжила: – Кстати, именно там, в R?sistance, я и познакомилась с Федором Лавровым. Французы называли его Тео. Он скрывался после бегства из лагеря в одном госпитале, и именно он лечил мои перебитые коленки.

– Как перебитые? Кем? – глупо спросил Георгий.

– Пулями, – тихо ответила Рита. – Мое счастье, что тот бош повел автоматом понизу и прострелил мне только ноги. А попади он повыше – и не шла бы я сейчас с вами. Хотя, если честно, тогда я не верила, что вообще смогу ходить. Никто не верил. Если бы не Федор… Поэтому я была просто счастлива, когда именно мне поручили поехать в Россию от нашего Совета бывших участников движения R?sistance и вручить Тео награду. Очень трудно было получить разрешение, оформить визу… Особенно мне.

– Почему?

– Потому что я русская, у меня русские корни, потому что в России… – Она осеклась. – Ладно, об этом потом. Лучше вот что скажите: вы уже написали статью о похоронах того доктора?

– Да, – уныло сказал Георгий, – написал.

– И когда она будет напечатана?

– Ни-ког-да, – пробормотал Георгий, у которого мгновенно запершило в горле от обиды на жизнь. – Она не будет напечатана никогда. То, что выйдет в «Энском рабочем» завтра под названием «Жизнь, отданная людям», – совсем не та статья, которую я сдал завотделом. Но фамилия там будет моя – Аксаков. Я хотел псевдоним поставить – Русанов, это в честь деда моего, он журналист был… А потом решил: чего ж я его фамилию буду враньем оскорблять? Он же не виноват, что… что у нас все… как-то так…

Рита мягко провела по его рукаву пальцем.

– Да, – вздохнула она. – Федор меня предупреждал, что вряд ли вам разрешат рассказать правду. Я понимаю. Свобода слова, к сожалению, не принадлежит к числу завоеваний социализма.

Георгий запнулся. Все-таки они, приезжие из тлетворного буржуазного мира, просто не могут удержаться, чтобы не вести свою пропаганду и агитацию! Даже если у них русские корни, даже если они некогда сражались плечом к плечу с нашими солдатами против общего врага – фашизма, они не могут иначе. Конечно, бытие определяет сознание!

– Впрочем, не будем об этом, – торопливо сказала Рита, видимо, уловив его настроение. – Я просто хотела спросить: вы, когда пишете свои статьи, кому-нибудь их показываете? Не боссу, а кому-нибудь из друзей или родных?

– Я бабуле показываю, – не без смущения признался Георгий. – Она очень любит читать. Она восемь лет была… – Нет, об этом тоже лучше не надо. И он быстро поправился, надеясь, что Рита не заметит обмолвки: – Она долго болела, не могла читать и теперь никак не может начитаться. Наверстывает упущенное!

– Как ее зовут?

– Баба Саша, то есть Александра Константиновна Аксакова.

– Александра… – тихо повторила Рита, словно секрет какой-то шепнула. – Саша… А когда она была маленькая, ее, наверное, звали Сашенька, да?

– Ну да, а как же еще? – пожал плечами Георгий. – Бабушку в молодости звали Сашенькой, а ее младшего брата – Шуркой.

Рита усмехнулась:

– А как зовут вашу маму?

– Ольга Дмитриевна.

– Ольга Дмитриевна… – повторила Рита с той же затаенной интонацией.

«Зачем она спрашивает? – подумал Георгий. – Просто из вежливости, чтобы было о чем поговорить? На самом деле, может быть, ей это совсем неинтересно. А я-то что иду да мычу покорно, как теленок? Надо воспользоваться случаем и узнать о ней как можно больше!»

Но что спросить? Замужем ли она? Честно говоря, его интересовало только это. Ну и еще – сколько ей лет.

Тут Рита вновь заговорила:

– И что сказала Александра Константиновна о вашей статье?

– Сказала, что ее зарежут, – пожал плечами Георгий.

– Что? – испугалась Рита. – За что ее зарежут? Кто?

– Ну, вы не поняли! – расхохотался Георгий. – Не бабушку зарежут, а статью. Значит, сократят. А в тридцать седьмом меня за нее к стенке бы поставили, по бабушкиному мнению. А вы говорите, у нас нет свободы слова! Ну а вообще бабушка сказала, что материал хороший, жаль, что мало известно об Олеге Вознесенском, о его близких, откуда он родом…

– Она была с ним знакома?

– Нет. Но бабуля у меня, так сказать, немножко со странностями… У нее какой-то особенный интерес к этой фамилии. Как услышит – Вознесенский, так сразу встрепенется. А почему – не знаю. Она не говорит.

Рита покосилась на него, но промолчала.

– Она только Андрея Вознесенского не любит, – продолжал Георгий. – Слышали, может быть? Очень модный сейчас поэт.

– Я даже пробовала его как-то читать, только напрасно. По-моему, у него есть только одна приличная строка: «В дни неслыханно болевые быть без сердца – мечта». А все остальное меня как-то… не трогает. Слова, слова, слова, как говорил Гамлет. Я Бальмонта люблю! Теперь его никто не знает, а я его люблю. И еще Георгия Адамовича, особенно одно стихотворение…

– Бабушка тоже Бальмонта любит, – перебил Георгий, обрадовавшись, что хоть это имя знает. Ни о каком Георгии Адамовиче он в жизни не слышал. Нужно было как можно быстрее увести разговор от собственного невежества. – Бальмонта и Маяковского. Представляете, какое сочетание? Цикл стихов о Париже Маяковского – очень любит: «Париж бежит, провожая меня, во всей невозможной красе…»

– Как странно! – прошептала Рита. – Как странно, что именно о Париже!

– Баба Саша всю жизнь мечтала туда съездить, так что ничего странного. Она говорила, что в Париже жила ее мать.

– Да что вы говорите?

– Ну да, представляете! – гордо воскликнул Георгий. – Она еще задолго до революции туда уехала. Там какая-то любовная история была. Она бросила своего мужа и детей, так что они выросли без матери. И никто никогда о ней ничего не слышал. Русановы – это фамилия моей бабушки и ее брата – вообще не знали о ее существовании. Александр Константинович так и умер, ничего не узнав. Дед всю ту историю в секрете держал, но перед смертью (он в начале войны умер) маме моей ее рассказал, а она уже после войны – бабе Саше, когда та вернулась.

– Откуда? – живо спросила Рита.

– Ну… из больницы, – натужно соврал Георгий. – Я ж говорил, что она болела.

– Понятно, – шепнула Рита. – Она была… О, я понимаю. Ой, какой ужас!

– Теперь все позади, – грустно кивнул Георгий. – Только про это не надо говорить. Никому. Хорошо?

– Конечно, конечно! – горячо воскликнула она. – Но скажите, Георгий, а кто-нибудь из вас пытался узнать о судьбе вашей родственницы и ее семьи? Они ведь ваши близкие. Представьте – у вас вдруг обнаружатся родственники в Париже!

– Боже упаси! – от всего сердца сказал Георгий. – Вот уж чего не надо! В наше время иметь родственников за границей – очень хлопотное дело. Особенно если учесть, что баба Саша… болела . Разрешения на выезд в другую страну, даже в страну соцлагеря, в жизни не получишь. Вечно будут к тебе цепляться, проверять на каждом шагу. У нас, знаете, с этим строго.

Рита молча кивнула. И не произносила ни слова еще несколько минут.

Георгий напряженно вышагивал рядом. Ее молчание почему-то задело его. Что-то было здесь не то… Минуту назад Рита была совсем другая, живая, вся к нему обращенная, – и вдруг враз отвернулась, захлопнулась, замкнулась в себе.

«Я что-то не то сказал? – встревожился он. – Ну не хочу иметь родственников в Париже… А что тут особенного? Тогда почему она стала… такая?»

Молчание затянулось. Это мучило его. А еще больше мучило то, что настроение Риты – можно сказать, чужой женщины – так много для него значит.

Что с ним происходит? Почему кажется, что не будет больше никакого счастья в жизни, если она не повернет голову, не взглянет на него со своей милой улыбкой, которая сначала вспыхивает в глазах, а потом уже расцветает на губах? А как она трогает завиток на своем виске… У нее тонкие, вьющиеся, очень пышные русые волосы, они выбиваются из-под тугого узла «хвоста» и чуть кудрявятся на висках…

Георгий вдруг вспомнил – вот ему лет семь, не больше, и он сидит у бабы Саши на коленях. Та гладит его по голове, приговаривает:

– Ах ты мой кудрявенький голубочек… И волосики у тебя на височках вьются, совсем как у мамочки вились…

Потом, когда мама с дядей Колей приехали в Энск из своего гарнизона (кажется, они в то время на Дальнем Востоке жили), он нарочно посмотрел на мамины виски. Никаких кудряшек там не было. Георгий спросил, куда они девались, и мама вздохнула: