Михаил Ильинский - Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.)

• Название: Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.)
• Автор: Михаил Ильинский
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-7838-0657-9

Индокитайские войны занимают особое место в истории самого кровопролитного XX века, подходящего к своему завершению. В своей новой книге известный публицист и историк М. М. Ильинский, участник событий в Индокитае, воссоздает трагическую летопись четырех индокитайских войн: борьбы против японской оккупации Индокитая, войны против французских колонизаторов, войны против агрессии США и первой в истории войны между социалистическими государствами – Китаем и Вьетнамом. В итоге автор охватывает период с 1939 по 1979 год.

---

Все было рассчитано до тонкостей. «Недисциплинированность» – покритикуют, но еще, возможно, сойдет, «страх» в военное время – состояние неновое и простится, но вот «пить рюмку за рюмкой» – это при морали ЦК КПСС сурово наказуемо.

Здесь мы должны были получить на «полную катушку». В Москве сигнал был принят. На него отреагировали, сообщили в Ханой. Посол Щербаков – защитник и «ангел хранитель» журналистов ходу «телеге» не дал, но нам сказал: «Кто из вас так не угодил Монике Варненской, что она стала выполнять чужие задания и писать публично доносы? Подальше от нее, друзья-товарищи. Береги вас…» И только поправил «чапаевские» усы… Надежно прикрывал от неприятностей журналистов и посол Борис Николаевич Чаплин.

Югослав Жика из «ТАНЮГ» был человеком особого склада. Кое-кто сказал о нем: «Стреляный воробей, летающий в любом саду-огороде». Он не скрывал своих связей со спецслужбами, и не только с югославскими. Через него шли некоторые контакты с Западом, и Жика этим умело пользовался. После Ханоя он уехал в Бангкок, затем в Европу. Больше я о нем ничего не слышал. Знаю, что развелся с женой, оставил двоих детей. Но всегда возил с собой картину сайгонского художника Кхак Виня «Замкнутый круг жизни», в которой видел особый смысл.

Монголы в Ханое постоянных корреспондентских постов не имели. Сюда наезжали только спецкоры, проводили несколько недель и расставались с городом на Красной реке как самые добрые друзья.

Они не скрывали, что приезжали с несложными заданиями ЦК МНРП, и им помогали все. Из монгольских спецслужб в Ханое самой активной была группа девушек-«слухачей». Они великолепно знали китайский язык и занимались радиоперехватом по всей Юго-Восточной Азии и Индокитаю. Все они, как правило, были одинокими, очень красивыми и из иностранцев отдавали предпочтение советским братьям. По крайней мере, делали в Ханое одно дело… Их умением все понимать и работать сутками восхищались знатоки, специалисты по их роду профессиональных занятий. И «примкнувшие» к ним.

С китайскими журналистами у нас столкновений-конфликтов не было. И не потому, что вьетнамцы умело «разводили нас по разным углам, как моряков в Хайфоне, в международном клубе», а просто срабатывало воспитание, возможно, коллегиальность.

В 1978-м, в канун вьетнамско-китайского конфликта, у меня стали складываться товарищеские отношения с заведующим корпункта «Синьхуа» в Ханое. Мы даже успели отобедать на корпункте «Известий». Коллега тоже когда-то, до 1960 года, учился в Москве, в МГИМО, и мы вспоминали общих преподавателей – знаменитого Исаенко, заведующего кафедрой китайского и вьетнамского языка, и других. Никаких политических споров… Через несколько дней мне стало известно, что китайский коллега срочно покинул Ханой. Причина осталась неизвестной. Возможно, готовилась пограничная война, возможно и другое. Я не особенно предавался догадкам.

Случай для спецслужб рутинный, не принципиальный, но и он отнимал силы, занимал мозг, время, требовал определенного внимания. В конце апреля 1979 года в Ханое появился известный западногерманский журналист, корреспондент «Шпигеля» Норберт Кюхинке (да, тот самый, что снимался в советском фильме «Осенний марафон» и здорово посмешил зрителей). В Ханое он основательно поразвлек контрразведку. Двое в штатском привели Норберта ко мне в гостиницу, сказали, что он просил встречи со мной от имени каких-то важных московских чиновников.

«Да, да, – говорил Кюхинке. – Я от Фалина и Загладина из ЦК КПСС. Ты их, конечно, знаешь. Я должен что-то яркое написать о Вьетнаме. Помоги! А пока налей! Я бросил пить. Но жара такая, что если не выпью, то не приду в себя… Помру и точка!»

…В итоге Норберт запил и все повторил почти по сценарию «Осеннего марафона», только я заменил ему актера Евгения Леонова. И финиш был невеселый. 9 мая он улетел в Москву, побывав в ханойской психушке вместо вытрезвителя. Бедный Норберт. Он не выполнил задания ЦК КПСС, а оправдываться пришлось другим.

Вьетнамская контрразведка безусловно тоже не оставляла этот «казус» без пристального внимания.

Нужные встречи были организованы Норберту в Ханое. Он был принят на высоком уровне, но не помнил с кем, где и зачем встречался. Вьетнамцы только руками развели. «Активная мера» не получилась. Подвел запой немца, расчет на серию статей в «Шпигеле» не прошел. Вышла вторая серия «Осеннего марафона» не в кино, а в жизни. Только, пожалуй, кроме меня и вьетнамских агентов, никто ее не видел.

Была и другая деликатная особенность в деятельности спецслужб: следить за видными представителями интеллигенции, не допускать утечки информации, предупреждать диссидентские выступления и главное – оберегать их добрую репутацию.

Как-то один мой знакомый, сотрудник якобы комитета по культурным связям с заграницей, думаю, из самых позитивных побуждений меня… обескуражил. Он сказал следующее: «Послушайте, вас знают и ценят во Вьетнаме. Вы дружите с самыми знаменитыми писателями, художниками, актерами, часто встречаетесь с ними, вместе проводите многие праздники. Умоляю вас, не задавайте им никаких политических вопросов. Это сможет и им и вам очень навредить».

– А кто вам сказал, что мы вообще говорим о политике, хотя кем это возбраняется? – переспросил я, заняв выжидательную позицию. Я был в трудном положении. Как поступить?

Я почувствовал, что где-то, наверное, бродили или даже сгущались тучи. Кто-то, видимо, желал вбить клин между мной и моими верными друзьями – писателями, художниками, драматургами, теми, кого называли «Золотые колокола Вьетнама». Если тучи надо мной, то полбеды. У меня был выход – отъезд домой, в Москву. А если над ними? Как им помочь?

Я рассказал об этом инциденте одному из моих друзей, и тот ответил:

– Это уже не в первый раз. «Копали» под нас всегда, теперь, наверное, роют и под тебя. Каждому «овощу» – свое…

Сначала нас пытались дискредитировать спецслужбы французских колонизаторов, затем американских империалистов, в 1975–1979 годах – китайские гегемонисты. Да только ли они? Существуют и другие «умельцы».

Возможно, человек, с которым ты общался, действовал из наилучших, но перестраховочных соображений. Не исключается и провокация. Лучше не обрати внимания. Пусть все будет, как прежде. А мы разберемся. Время все раскроет, расставит по местам.

Признаюсь, это был психологически очень трудный момент в моей индокитайской жизни. С помощью друзей – вьетнамских писателей, поэтов, художников – я его пережил, сумел по-новому посмотреть на многие проблемы, о которых просто прежде не думал. Хотя и не мог не догадываться.

– Что такое интеллигенция? – спрашивал Нгуен Туан и сам отвечал: – Это – стержень, сила и совесть нации. Ее могут подрывать как чужие, так и свои. История знала и то, и другое. И если Вьетнам всегда достигал побед в борьбе за свободу и независимость в течение многих веков, то в этом есть и заслуга великих мыслителей Вьетнама от Нгуен Зудо наших дней.

Как многому в Великой Отечественной советский народ был обязан гражданскому и творческому подвигу Константина Симонова, Михаила Шолохова, Ильи Эренбурга, Леонида Соболева, Михаила Луконина и других известных и менее известных литераторов, так и Вьетнам обязан своим «Золотым колоколам» – Нгуен Туану, Суан Зиеу, Нгуен Ван Бонгу, То Хоаю, Чан Ван Кану, Нгуен Динь Тхи и другим. Они тоже сражались за Родину. Своим оружием. Пером и кистью.

Мне было известно, например, что американские и китайские представители служб психологической войны считали одним из своих опаснейших врагов писателя Нгуен Туана и поэта Суан Зиеу. Их произведения были запрещены в Сайгоне и не печатались в 70-х годах в Китае. Причина? Они говорили о глубоком вьетнамском патриотизме, несгибаемом национальном духе, о вере в победу, единство, свободу и независимость Родины.

И я понял: если бы поддался на то «предупреждение», то сколько бы потерял в творчестве и жизни. И Туан бы мне этого не простил…

Я бежал на каждую новую встречу с Туаном, словно чувствовал, что этих встреч остается все меньше и меньше… Я любил Нгуен Туана, знал его многие годы, и он для меня никогда не изменялся. Одним и тем же веселым, добрым светом сверкали из-за очков его глаза. Тот же высокий лоб, обрамленный седыми длинными волосами, ложившимися на воротник его шерстяной рубашки. Те же воинственные усы. Та же обкуренная трубка…

Я готовился к каждой встрече с Туаном, знал его любимые цветы фузунг, которые он называл цветами «прекрасных мгновений». Их чудесные шапки всегда воскрешали его воспоминания о далеких годах. Когда-то с цветами фузунг встречала писателя после возвращения из колониальной ссылки жена. С цветами фузунг он шагал с маленьким сыном, который в 60-х уже был полковником танковых войск ДРВ. Эти цветы фузунг стояли в самодельной вазе из снарядной гильзы, когда он заканчивал «Очерки войны Сопротивления», удостоенные национальной премии по литературе (правительство республики наградило Нгуен Туана орденом Сопротивления I степени). С цветами фузунг я видел Туана вечером 30 апреля 1975 года, когда в честь освобождения Сайгона весь Ханой вышел на улицы. Нгуен Туан стоял в окружении пятнадцати внучат. Он смотрел в небо, которое разрывали огни победных фейерверков.