Георгий Кублицкий - Фритьоф Нансен

• Название: Фритьоф Нансен
• Автор: Георгий Кублицкий
• Издательство: © Издательство «Детская литература»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1967

Этот человек стал гордостью своей страны. Его молодые годы были наполнены необыкновенными приключениями. Они начались на зверобойном судне «Викинг», затертом льдами. В 28 лет к Фритьофу Нансену пришла слава знаменитого путешественника: он первым в мире на лыжах пересек ледяной купол Гренландии. Затем последовала всемирно известная эпопея «Фрама», поход вдвоем к Северному полюсу, полярная робинзонада на неведомой Белой Земле…

О Нансене говорили, что он велик, как арктический исследователь, более велик, как ученый, и еще более велик, как человек. Он был другом нашей страны, помогал голодающим в Поволжье. На пятом году Октября съезд Советов выразил глубочайшую признательность норвежцу Фритьофу Нансену и заявил, что русский народ сохранит в памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина.

Эта книга впервые была издана несколько лет назад после поездки автора в Норвегию. С тех пор писатель продолжал поиски документов, встречался с людьми, знавшими Нансена, а в 1965 году снова проехал по «нансеновским местам» норвежского Севера, чтобы дополнить книгу о человеке, имя которого навсегда останется в истории исследования планеты Земля.

Для среднего и старшего возраста.

---

Недавно один англичанин, побывав в «Годтхобе», описал свои впечатления в высокопарно-постной газетной статье. О рабочем кабинете Нансена он выразился в том смысле, что там «все приводит на ум слова Писания о девах, беспрерывно поддерживающих огонь в светильниках в ожидании жениха». Он воспроизвел трогательную сцену, когда она, Ева, положив руки на голову маленькой Лив, прощебетала: «Вот мое единственное утешение».

А в тот день, когда англичанин приезжал в «Годтхоб», Лив гостила у бабушки; в рабочий же кабинет Нансена его попросту не пригласили…

Вот и первый гость шагает по дорожке. Он уже бывал в «Годтхобе» перед отъездом Фритьофа. Это Рольфсен. Он, кажется, лучше других журналистов.

Гость был скромен и любезен. Ева рассказала историю с англичанином, и журналист от души посмеялся. Потом речь зашла о слухах по поводу экспедиции. Ева сама предложила гостю пройти в кабинет Фритьофа.

Через несколько дней одна из популярных газет напечатала статью.

Рольфсен не нашел у маленькой Лив сходства с ангелочком:

«Вдруг с плачем и криком вбежала Лив… Ей, видите ли, непременно нужны были ножницы, чтобы разрезать скатерть пополам. Ева Нансен с сердцем сказала: „Ишь какая гадкая девчонка!“ И Лив выпроводили».

Ева улыбнулась. Да, так оно и было! А, вот и их разговор о сообщении русского купца:

«Я стал серьезно и с искренним убеждением говорить в пользу Кушнарева и его племянника.

— А по-моему, оба врут! — сказала она резко.

Меня, наконец, просто взорвало. Я-то явился сюда узнать и рассказать потом всему свету, как жена Нансена сидит и дрожит за него, будто осиновый лист, переходя от чувства радости к страху, а тут…

Но, прежде чем я успел сказать что-либо, я невольно весь вздрогнул, мороз побежал у меня по спине. Это она отворила позади меня дверь.

— Не угодно ли вам посмотреть рабочий кабинет моего мужа? Все, что вы найдете там, — к вашим услугам! — сказала она любезно, затем затворила за мной дверь и уселась в своей теплой комнате у камина, очага или как там его зовут у них.

Я же остался один, едва переводя дыхание от холода… И я отметил в своей книжке: „Нашел третий ледяной полюс Земли“.

Больше там и нечего было искать. В жизни своей я не видел подобного хаоса.

Повсюду шкафы, сундуки, ящики, битком набитые книгами, рукописями, письмами, инструментами, консервами… А из-под кучи старых стекол выглядывал — страшно сказать! — диплом члена-корреспондента самой Парижской Академии наук».

Так вот куда Фритьоф его засунул!.. Однако у гостя острый глаз.

«Я принялся ворочать эти замерзшие глыбы книг, и мне удалось восстановить кровообращение… Я перебрался в теплую комнату. Ева Нансен сидела, склонившись к камину… Щелканье моих зубов привело ее в себя.

— Прохладно там? — спросила она вкрадчиво, затем уселась, скрестила руки на груди и сказала: — Теперь задавайте вопросы. Можете не стесняться!

Не стесняться! Помилуй бог! Я даже не рискнул спросить, в котором году она родилась. Так и не рискнул. И теперь не знаю этого, а такие данные все же спрашиваются в биографии.

Я начал спрашивать о разных пустяках, о чем мог бы узнать из любого энциклопедического словаря, и не коснулся ничего интимного, о чем спросили бы в подобном случае более опытные журналисты-специалисты, например о том: ласков ли он с ней, часто ли они дрались наедине и о тому подобных щекотливых и самых интимных вещах, о которых поэтому-то именно и надлежит знать всем и каждому».

Ева читала и смеялась. Все это было совсем не похоже на обычные газетные статьи. Уж в юморе-то Рольфсену никак не откажешь!

Наверное, после этой статьи ее снова станут осуждать за спесь, холодность, резкость. Пусть! Она все равно не будет публично выворачивать душу наизнанку. О том, что пережито и передумано, она расскажет только Фритьофу…

ВДВОЕМ К ПОЛЮСУ

Дело, начинавшееся трижды

…Минуты, когда над головой спустившегося в каюту Нансена трещали крепчайшие балки, были самыми опасными и критическими. Вскоре после этого ледяные громады выдохлись и сжатие прекратилось.

Первую ночь после тревоги команда спала не раздеваясь, с дорожными мешками в обнимку. Кое-кто привязал к себе самые нужные вещи, чтобы не забыть их, если опять придется опрометью выскакивать из кают.

Ночь, однако, прошла спокойно, а с утра люди принялись освобождать от снега и осколков льда продавленный, готовый рухнуть тент.

Если бы «Фрам» мог слышать все похвалы, которые ему теперь воздавались, он, наверное, высоко поднял бы свой нос. Кто мог выдержать удары такого ледяного тарана? Только «Фрам»! Постонал, покряхтел, накренился на один бок — и вот его снова выжимает наверх, целехонького и невредимого.

А когда после работы люди собрались в кают-компании, вошел Скотт-Хансен и, выждав тишину, сказал с напускным равнодушием:

— Да, кстати. Я вот тут закончил вычисления. Сегодня наши координаты — 102 градуса 51 минута восточной долготы и… — тут он сделал паузу, — 83 градуса 34 минуты северной широты. Если не ошибаюсь, еще ни один корабль не забирался так далеко на север, как наш «Фрам».

— И вообще ни один человек с кораблем или без корабля, — подхватил Иохансен. — Ура!

Они шумели и радовались, забыв о вчерашнем. Ближе всех к полюсу! И уж раз «Фрам» выдержал самый страшный экзамен в таких местах, то стоит ли много раздумывать над тем, что ты живешь на вулкане? Есть ведь занятия более полезные, чем разговоры о пережитой беде: надо, например, поскорее сколоть верхушку опасной гряды, пока льды опять не начнут дебоширить. И главное — надо получше подготовиться к полюсному походу.

Дни полетели в работе. Доделывались каяки, сани. «Кузнец Ларс» без устали стучал в маленькой кузнице. Свердруп сидел за швейной машиной и кроил мешки для пеммикана. Нансен снимал копии с дневников и судового журнала. Он отпечатал в двух экземплярах наиболее интересные снимки. Доктор учил его и Иохансена, как вправлять вывихи и лечить переломы. Блессинг был строг и заставлял обоих то ложиться на стол для «операции», то накладывать гипс на «сломанную» руку или ногу.

На ночь Нансен перечитывал описания санных экспедиций Пайера на Земле Франца-Иосифа. Не просто перечитывал, но старался запомнить отдельные места — те страницы, где перечислялись приметы мысов и заливов: ведь библиотеку с собой в поход не потащишь. С другими страницами он мысленно спорил. Пайер писал образно, красочно, однако кое-что виделось ему, пожалуй, в слишком мрачном свете:

«Годы пройдут, а эти негостеприимные берега останутся все теми же, и снова воцарится здесь нарушенное нами их великое одиночество… Дикие берега островов омываются водой, несущей неисчислимые полчища льдин и ледяных полей, подчиненных одной лишь воле ветра. В течение короткого лета в растрескавшиеся береговые утесы ударяет прибой, волна с рыданием разбивается о камни, но некому услышать ее жалобу. Тысячелетние глетчеры сползают с гор, ломаются и оставляют куски своего холодного тела в темной морской пучине. Горы этой страны холода и зимы лишены растительности, они стареют и распадаются, а склоны их, усеянные каменными обломками, кажутся покрытыми костями мертвецов».

Нельзя сказать, чтобы это было бодрящее чтение! Пайер рисует Землю Франца-Иосифа царством смерти, откуда надо бежать не мешкая на спасительный корабль.

А для уходящих с «Фрама» к полюсу эта самая Земля Франца-Иосифа должна стать царством надежды. Они, напротив, покидают корабль, чтобы после тяжелого пути в неведомое выйти к «стране холода и зимы». Ее дикие берега должны принести им спасение. Эта земля должна дать им кров и пищу. Нет, черт возьми, двое мужчин с хорошими ружьями и верным глазом не могут погибнуть от голода там, куда залетают птицы и заглядывают белые медведи!

Все же, по правде говоря, при взгляде на карту холодок закрадывался в его сердце. Путь так долог, препятствий так много…

Но вот подошли к концу тренировочные походы с Иохансеном, объездка собачьих упряжек, подготовка снаряжения.

Последние дни перед выступлением в поход Нансен почти не спал. Он нервничал, несколько раз вспылил — это случалось с ним редко — и не мог отделаться от навязчивой мысли, что еще не все предусмотрено и продумано так, как надо.

Выход к полюсу был назначен на 26 февраля 1895 года. Команда уселась за прощальный ужин в кают-компании, разукрашенной флажками и неуклюже смастеренными из промасленной бумаги фонариками. Скотт-Хансен принес бутылку вина, которую берег с отхода из Норвегии. Конечно, это был не самый веселый ужин на «Фраме», но каждый бодрился изо всех сил.

Разошлись по каютам поздно. Нансен вовсе не прилег в эту последнюю ночь. Рассвет застал его за столом. Он оставлял в каюте «Фрама» письма на случай, если ему никогда не суждено будет увидеть родину. Другие же готовили письма для отправки с ним: ведь если поход удастся, двое должны вернуться в Норвегию раньше «Фрама». Это были очень короткие и совсем легкие письма — они не должны стать лишним грузом.