Елена Арсеньева - Любезная сестрица (Великая княжна Екатерина Павловна)

• Название: Любезная сестрица (Великая княжна Екатерина Павловна)
• Автор: Елена Арсеньева
• Жанр: Исторические любовные романы

Эпатаж – их жизненное кредо, яркие незабываемые эмоции – отрада для сердца, скандал – единственно возможный способ существования! Для этих неординарных дам не было запретов в любви, они презирали условности, смеялись над общественной моралью, их совесть жила по собственным законам. Их ненавидели – и боготворили, презирали – и превозносили до небес. О жизни гениальной Софьи Ковалевской, несгибаемой Александры Коллонтай, хитроумной Соньки Золотой Ручки и других женщин, известных своей скандальной репутацией, читайте в исторических новеллах Елены Арсеньевой…

---

Любезная сестрица (Великая княжна Екатерина Павловна)

– Уродина… какая же она уродина! – раздался шепоток, напоенный такой злостью и ненавистью, что императрица с трудом удержалась, чтобы не обернуться и не посмотреть, кто это там шипит по-змеиному. Но это неосторожное движение монаршей головы, сделанное в соборе во время венчания цесаревича Александра, привлекло бы всеобщее внимание. Поэтому императрица лишь чуть-чуть повернула голову, скосила глаза – и поймала испуганный взгляд невестки. Великая княгиня Марья Федоровна растерянно хлопнула ресницами, лицо у нее было испуганное. Поняла, что императрица услышала шепот, но не была уверена, узнала ли та голос своей внучки – а ее, великой княгини, дочери – Екатерины, названной так по воле самой императрицы и в ее честь.

А то как же! Разумеется, узнала! И поняла причину лютой ненависти, в сем детском голоске прозвучавшей.

Сколько сейчас Катрин? Пять лет? Рано начинает… Та, которую она честит уродиной, принцесса Луиза-Августа Баденская, нареченная в православии Елизаветой Алексеевной и ставшая ныне женой старшего царевича, Александра Павловича, хороша даже не человеческой – воистину ангельской красотой. С этим согласны все единодушно, и те, кто браком Александра доволен, и те, кто считает, что ему еще рано жениться. Одна малышка Катрин не может простить приезжей красавице, что та отнимает у нее любимого брата. Мала, да шустра не по летам, императрица всегда говорила, что с ней надобно ухо востро держать. Пока Катрин еще не вышла из детской, ее еще не начала муштровать бесценная баронесса Шарлота Карловна Ливен, чьи наставления сопровождали всех детей наследника Павла Петровича чуть не с колыбели. А пора, пора уже начинать, девчонка ничуть не похожа на своих податливых, мягких сестричек. Гораздо больше она напоминает второго внука императрицы, великого князя Константина. Вот разве что он с младенчества был собой нехорош, а Катрин – прелестный чертенок.

Вот именно! Она – чертенок, Елизавета – ангел… Не приведи Бог им столкнуться на узкой дорожке, потому что, увы, мягкость и доброта ангела будут ему плохой защитой от воинственного, дерзкого чертенка.

«Ладно, как-нибудь обойдется», – с надеждой вздохнула императрица, следя за обрядом венчания. Александр сам виноват, избаловал хорошенькую девочку, явно выделяя ее среди других сестер, вот она и возомнила, что ей все дозволено. Теперь у него, у человека женатого, не будет больше времени таскать на руках сестрицу. Пусть лучше свою Елизавету носит, вон у нее какие крошечные ножки, небось быстро устают. А Катрин крепка, словно не императорское, а крестьянское дитя, и точно так же бойка на язык. Пожалуй, можно разрешить баронессе Ливен применить и розги в крайнем случае…

Поможет или нет? Ведь Катрин такая своевольница с рождения! Вернее, была такой еще до своего появления на свет: ни одного из своих многочисленных детей – четырех сыновей и шести дочерей (одна из них, Ольга, умерла младенцем) – Марья Федоровна не вынашивала так трудно и мучительно, как эту девчонку. Ее мучила страшная тошнота все девять месяцев, и это изумляло даже видавших виды повитух. Известно ведь, что после первых трех месяцев беременных женщин не тошнит. Лекарь-акушер бодрился, но Екатерина прекрасно видела, как и он боится предстоящих родов. И решила на всякий случай сама присматривать за их течением.

Правильно сделала! Иначе этим страхом да чрезмерной почтительностью ее невестку-страдалицу вовсе уморили бы до смерти собравшиеся вокруг ее ложа медицинские светила да повитухи. Только и знали, что кланялись да бормотали:

– Осмелюсь спросить, как себя чувствует ваше императорское высочество… А не соблаговолите ли потужиться, ваше императорское высочество…

Между тем оное высочество уже готовилось испустить дух, вот до чего дошло дело. И кабы не решительность императрицы…

С чувством исполненного долга Екатерина писала вечером того же дня, 19 мая 1788 года, милому другу Потемкину-Таврическому:

«Жизнь матери была два с половиной часа в немалой опасности от единого ласкательства и трусости окружающих ее врачей; и, видя сие, ко времени кстати удалось мне дать добрый совет, чем дело благополучно и кончилось». Маленькая принцесса появилась на свет в результате кесарева сечения – «вылупилась», как выражалась императрица. Поскольку, едва разродившись, Марья Федоровна залилась слезами: она ждала сына, сына, сына, а тут снова девочка, императрица взяла малышку под свое покровительство и велела наречь ее Екатериною – в честь нее самой. Да еще и присовокупила:

– Что проку в мальчишках? Они только на то и годятся, что делать детей своим женам. Мужской пол – еще не условие ума и удачливости. Посмотри на меня – я женщина, но император в России не какой-то там мужчина, а я именно я! – Екатерина частенько называла себя императором, а не императрицей. Ну а «какой-то там мужчина» – это, понятное дело, подразумевался ее сын Павел, которого она на дух не выносила. – Наша маленькая Катрин в свое время тоже взойдет на трон, и еще неизвестно, кто будет властвовать, она или ее супруг!

Говоря так, Екатерина Алексеевна имела в виду, что всякая особа из российского царского дома непременно выйдет замуж за какого-нибудь короля или принца, однако, чуть только Катрин подросла и начала понимать частенько повторяемые и пересказываемые ей бабушкины слова, она принялась придавать им совершенно другое значение. Она видела себя не на каком-нибудь троне вообще, а именно на русском!

Разумеется, об этих детских бреднях никто поначалу не подозревал. Императрица несколько даже разочаровалась в ней и описывала ее барону Гримму, своему постоянному корреспонденту с ноткой пренебрежения: «О ней еще нечего сказать, она слишком мала и далеко не та, что были братья и сестры в ее лета. Она толста, бела, глазки у нее хорошенькие, и сидит она целый день в углу со своими игрушками, болтает без умолку, но не говорит ничего, что было бы достойно внимания».

Впрочем, именно этой замкнутостью и тихостью нрава и понравилась двухлетняя сестричка старшему брату Александру, который был старше ее на десять с половиной лет. Сам он был склонен к задумчивости, тишине и созерцательности, переизбыточное оживление большого семейства немало раздражало его, оттого среди всех прочих братьев и сестер он и предпочитал Катрин. И стоило ей ощутить это ласковое внимание брата (мужское внимание – как определяла для себя императрица, прекрасно знавшая, что у любви нет возраста, так же, как слов «уже поздно» или «еще рано»), как она мигом перестала быть «белой и толстой», перестала сидеть в углу с игрушками, а принялась кругом бегать за братом, и оторвать ее от Александра было совершенно невозможно. Причем чем дольше, тем меньше бескорыстного, невинного восхищения светилось в ее ярких, темных, больших глазах, а тем больше можно было увидеть в них ревности собственницы, никому не желающей уступать любимую игрушку.

Появление при дворе принцесс Баденских, предназначенных в жены Александру и Константину, пробудило в девочке истинного бесенка. Нет, не шаловливого бесенка, а вполне взрослого и очень опасного беса! На Фредерику-Доротею, которой предстояло быть окрещенной именем Анна и сделаться женой Константина, она смотрела презрительно, а на прелестную Луизу – с откровенной ненавистью, высмеивала каждый ее шаг, каждое слово, а ее естественные неловкость и застенчивость, которые были и впрямь очень трогательны и умиляли всех остальных, вызывали у малышки приступы грубого смеха. При этом она оказалась достаточно умна (а вернее всего, хитра), чтобы не буйствовать принародно, понимая или чувствуя, что этим восстановит против себя Александра, который очаровался невестой с первого взгляда. Катрин паясничала и скоморошничала, только если была убеждена, что ни няньки, ни воспитательницы ее не видят, и с ее легкой руки остальные принцессы относились к Елизавете насмешливо и пренебрежительно. Первый раз выдала себя Катрин во время венчания брата. И тогда же императрица впервые задумалась, что эта девчонка еще задаст им всем жару, если вовремя ее не окоротить.

Впрочем, Екатерине Алексеевне было не до глупеньких девочек. Куда сильнее мучила ее страсть, которую вызвала нежная красота Елизаветы в обожаемом Платоне Зубове, тревожила собственная неумолимо надвигающаяся старость, приметы которой все меньше поддавались притираниям, румянам, помадам и мушкам, беспокоили причуды сына и наследника, которому предстояло оставить и власть, и трон, и Россию, а нельзя, никак нельзя было делать этого… Вот если бы Александр, любимый внук, был ее наследником, императрица спокойно глядела бы в глаза неминуемой кончине.

Эта мысль все чаще приходила в голову государыне, и она не делала из своих размышлений тайны. Втихомолку ту мысль обсуждали везде, во всех дворцовых закоулках, и даже младшие дети уже были в курсе волнующих разговоров. Ничего пока не знал только Павел…