Жозе Сарамаго - Год смерти Рикардо Рейса

• Название: Год смерти Рикардо Рейса
• Автор: Жозе Сарамаго
• Издательство: Махаон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

«Год смерти Рикардо Рейса» — роман, ставший, подобно «Волхву» Фаулза, культовым для европейской литературы. Это великолепная игра, поскольку даже в самой Португалии далеко не всем известно, что никакого Рикардо Рейса в действительности не было, что это один из гетеронимов великого португальского поэта Фернандо Пессоа. Сарамаго устраивает «встречу» Творца и Творения, которая происходит на фоне бурных событий 1936 года…

---

Сальвадор еще за стойкой, но уже предупредил Пименту, что когда отужинает последний посетитель, он пойдет домой, чуть раньше, чем обычно, жена прихворнула, грипп у нее, и коридорный отозвался с фамильярностью давнего сослуживца: Немудрено, в такую-то погоду, на что управляющий пробурчал: Только я один и заболеть не могу — понимай как знаешь это загадочное и многосмысленное суждение — то ли сетуя на железное здоровье, то ли предуведомляя злобные высшие силы о том невосполнимом ущербе, который нанесет отелю его отсутствие. Рикардо Рейс вошел и поздоровался, потом на миг заколебался, надо ли отозвать Сальвадора в сторонку, но тотчас счел, что будет нелепо и смешно с таинственным видом бормотать что-нибудь вроде: Вот какое дело, сеньор Сальвадор, мне, право, неловко, вы уж меня извините, сами понимаете, жизнь по-всякому складывается, полоска белая, полоска черная, дело-то все в том, что я намереваюсь покинуть ваш гостеприимный кров, нашел себе квартирку, надеюсь, вы не будете на меня в претензии и мы останемся друзьями — и, внезапно ощутив выступившую на лбу испарину волнения, словно вернулись отроческие годы в иезуитском коллеже, и он стоит на коленях в исповедальне — я лгал, я завидовал, у меня были нечистые мысли, я трогал себя — он подходит к стойке, и когда Сальвадор, ответив на его приветствие, поворачивается, чтобы достать ключ, Рикардо Рейс, стремясь успеть, покуда управляющий не смотрит на него, торопясь застать врасплох, сбить с ног, пока он вполоборота, то есть в состоянии неустойчивого равновесия, спешит выговорить освобождающие слова: Сеньор Сальвадор, будьте добры, приготовьте мне счет, в субботу я уезжаю, и, произнеся все это с приличествующей случаю сухостью, почувствовал, как кольнуло его раскаянье, ибо управляющий Сальвадор уже в следующий миг стал являть собою аллегорию скорбного недоумения, жертву человеческого коварства с ключом от номера в руке, нет, конечно, по отношению к управляющему, столь часто доказывавшему, какой он истинный друг своим постояльцам, так себя вести не пристало, надо, надо было отвести его в сторонку и сказать: Вот какое дело, сеньор Сальвадор, мне, право, неловко, но нет, постояльцы все до единого — не-благодарные твари, а этот — хуже всех, подкрался из-за угла, а ведь как его обихаживали, сквозь пальцы смотрели на его шашни с прислугой, характер у меня мягкий, а по-хорошему следовало бы выставить его на улицу, его, да и ее тоже, или пожаловаться в полицию, не зря предупреждал меня Виктор, вечно моя же доброта меня и подводит, все так и норовят на шею сесть, нет, клянусь, это было в последний раз. Если бы все минуты и секунды были одинаковы, наподобие тех черточек, какими обозначают их на циферблатах, не всегда бы нам хватало времени объяснить, что там в течение их творится, каким же содержимым они заполнены, но, по счастью, наиболее значительные и важные эпизоды приходятся на самые протяженные секунды, на самые долгие минуты, оттого мы и получаем возможность с присущей нам неторопливой обстоятельностью описать во всех подробностях кое-какие случаи, при этом не нарушая возмутительным образом самого тонкого из трех аристотелевых единств — единство времени. Сальвадор медленно протянул постояльцу ключ, придал лицу выражение оскорбленного достоинства и отеческим тоном произнес с расстановкой: Надеюсь, вы нас покидаете не потому, что остались недовольны нашим обслуживанием, уж вам-то мы старались угодить, как только могли, и есть опасность истолковать эти слова, исполненные скромной профессиональной гордости, превратно, ибо в них легко можно обнаружить едкую иронию, особенно если мы вспомним о Лидии, однако Сальвадор ничего подобного не имел в виду, влагая в слова свои лишь обиду и боль предстоящей разлуки. Помилуйте, сеньор Сальвадор, с жаром воскликнул Рикардо Рейс, напротив, просто я подыскал себе квартиру, решил все-таки осесть в Лиссабоне, нужно же человеку иметь свой угол. Ах, вот как, квартиру? в таком случае я распоряжусь, чтобы Пимента помог вам перевезти вещи, если, разумеется, квартира ваша в Лиссабоне. Ну да, конечно, в Лиссабоне, я вам очень благодарен, но Пименту затруднять не стоит, я найму какого-нибудь носильщика. Сам же Пимента, расценив широкий жест начальства, предложившего воспользоваться его услугами, как разрешение встрять в разговор, проявил настойчивость, к которой побуждали его и собственное любопытство и легко угадываемый интерес управляющего — где же этот Рейс решил обосноваться? — и возразил: Зачем же вам, сеньор доктор, тратиться, я сам снесу ваши чемоданы. Нет, Пимента, большое спасибо, но не надо, и Рикардо Рейс, тщась пресечь новые домогательства, произнес краткую и несколько преждевременную прощальную речь: Хочу сказать вам, сеньор Сальвадор, что сохраню наилучшие воспоминания о вашем отеле, где я чувствовал себя в полном смысле как дома и был окружен неусыпным попечением и заботой, согрет душевным теплом всех служащих, создавших исключительно сердечную атмосферу в пору моею пребывания на родине, которую я решил никогда больше не покидать, и еще раз приношу всем вам мою искреннюю признательность, и в данном случае не имело значения, что далеко не все внимали речи: повторять ее Рикардо Рейс не намерен, он и так чувствовал себя полным идиотом, и более того — невольно употреблял слова, которые вполне могли бы вызвать у слушателей ядовитые мысли, ибо невозможно было не связать с Лидией эти рацей и о сердечности, заботах, согревании — хотелось бы, конечно, знать, почему слова, так верно и часто служившие нам, вдруг надвигаются на нас с угрозой, а мы не в силах отстранить их, не произносить, и в конце концов выговариваем все, чего не хотели: это похоже на то, как неодолимо притягивает к себе пропасть, знаем ведь, что рухнем, а все равно делаем шаг вперед. Управляющий Сальвадор выступил с ответным словом, в котором, впрочем, не было никакой нужды — вполне достаточно было им поблагодарить за честь, оказанную отелю «Браганса», таким постояльцем, как доктор Рейс: Мы всего лишь исполняли свой долг, сеньор доктор, и нам очень жаль, что вы уезжаете, нам всем будет вас не хватать, не так ли, Пимента? — и этот неожиданный вопрос, разрушающий торжественность момента, задан вроде бы для демонстрации добрых чувств, обуревающих всех до единого, а на самом деле — совсем наоборот, и есть в нем этакое ехидно-недоброе подмигивание: Уразумел, о чем я? Рикардо Рейс уразумел, попрощался и пошел по лестнице к себе в номер, гадая, что сейчас говорят у него за спиной, а говорят, должно быть, гадости, и наверняка уже прозвучало имя Лидии, что ж еще, но только он и представить себе не мог то, что было сказано на самом деле: Послезавтра, Пимента, выясни, что это за носильщик, мне надо знать, куда наш доктор переезжает.

Бывают на часах такие пустые — при всей своей краткости, свойственной, впрочем, всем прочим и любым отрезкам времени, за исключением тех, что предназначены вмещать в себя судьбоносные эпизоды, о чем было вам доложено выше — часы, ну до того пустые, что стрелки, кажется, вовек не переползут с одного деления на другое: утро не наступает, день не уходит, и не кончается ночь. Именно таковы были последние часы, которые Рикардо Рейс, маявшийся от бессознательного чувства вины, от нежелания показаться неблагодарным и безразличным, провел в отеле безвыходно. Что ж, до известной степени он был вознагражден за свои жертвы, когда, наливая ему суп, Рамон произнес слова, проникнутые такой неизбывной и смиренной скорбью, на какую способны одни лишь ресторанные лакеи: Стало быть, покидаете нас, сеньор доктор. Имя «Лидия» не сходило с уст Сальвадора, который беспрестанно посылал ее с поручениями то туда, то сюда, отдавал и тотчас отменял приказания, немедленно сменявшиеся новыми — и каждый раз пытливо всматривался в выражение лица и глаз, примечал осанку и повадку, словно надеясь увидеть затаенную тоску, следы слез, столь естественные для женщины, которая брошена и знает, что брошена. Однако свет еще не видывал подобной безмятежности и умиротворения — Лидия казалась тем редкостным существом, кто не ведает угрызений совести из-за того, что плоть оказалась слаба или продавалась по заранее расчисленному замыслу, и Сальвадор досадует на себя, что не покарал безнравственность сразу же, при первом подозрении или чуть погодя, когда она сделалась фактом общеизвестным и широко обсуждаемым повсюду, начиная с кухни и кладовых, а теперь уже поздно, постоялец съезжает, лучше уж не копаться в этой грязи, тем паче, что и сам не без греха, то бишь, вины — ведь знал и молчал, стало быть, покрывал, стало быть — сообщник: Да жалко мне его стало, приехал из Бразилии, черт знает из каких сертанов, ни семьи у него тут, ничего, я к нему, можно сказать, по-родственному отнесся, но вслух произносит совсем иное: Лидия, как освободится двести первый, чтоб вымыла там все сверху донизу, выскребла, вычистила, ни пылинки, ни соринки, туда вселится очень почтенное семейство из Гранады, а когда горничная, выслушав приказание, удаляется, долгим взглядом оценивает вид сзади, подумать только, ведь был до сей поры честным управляющим, не путал отношения служебные и личные, мастью своей не злоупотреблял, а теперь не отвертишься, свое возьму, так и скажу: Или уступишь, или пошла вон, но будем надеяться, что это — всего лишь сотрясение воздуха, ибо несть числа мужчинам, которые в решительный момент робеют.