Николаус Белов - Я был адъютантом Гитлера

• Название: Я был адъютантом Гитлера
• Автор: Николаус Белов
• Издательство: Русич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003

Бывший полковник геринговской «люфтваффе», ряд лeт прослуживший военным адъютантом Гитлера по ВВС, принадлежал к узкому окружению нацистского фюрера. Он был в курсе преступных планов и дел военно-политической верхушки Третьего рейха и мог непосредственно наблюдать ее специфические нравы и повадки. Поэтому его воспоминания содержат много любопытных и малоизвестных фактов, которые привлекут внимание читателей, интересующихся историей Второй мировой войны и фашистской агрессии против СССР. Автор является очевидцем многих крупных событий вплоть до разгрома гитлеровской Германии и самоубийства ее главаря в Имперской канцелярии.

---

Гитлер почти исключительно занимался продолжением операций в своем духе. Против этого всеми средствами боролось ОКХ. 18 августа Браухич в памятной записке «Дальнейшее ведение операций группы армий „Центр“{237} выступил за немедленное продолжение наступления на Москву. Обе танковые группы – Гудериана и Гота – нуждаются в основательном пополнении и отдыхе. Наступление это предлагалось вести в течение двух месяцев.

Ответ Гитлера 21 августа, выражавший противоположное мнение, гласил: «Соображения главнокомандования сухопутных войск относительно дальнейшего ведения операций на Востоке от 18 августа не согласуется с моими планами. Приказываю: 1. Главнейшей задачей до наступления зимы является не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на Донце и лишение русских возможности получения нефти с Кавказа; на севере – окружение Ленинграда и соединение с финнами»{238}. Далее следовали еще четыре пункта, в которых он определял задачи каждой из трех групп армий. Гальдер дословно внес данные указания фюрера в свой военный дневник, предусмотрительно добавив от себя: «Они являются решающими для результата этого похода».

Длительные споры между Гитлером и ОКХ изматывающе действовали на нервы. Я очень хорошо помню указания фюрера перед началом похода. Он вновь и вновь подчеркивал свое представление о продолжении операций против Ленинграда и Ростова. Неоднократно повторял: Москва должна пасть только при второй операции – предположительно, лишь в 1942 г. Возникшее же сейчас противоречие затрагивало, таким образом, те суждения ОКХ, которые были хорошо известны еще со времен до начала войны против России. В этот спор оказался вовлечен и генерал-полковник Гудериан. Фельдмаршал фон Бок счел необходимым направить его как командующего 2-й танковой группой к Гитлеру, чтобы он лично показал фюреру необходимость наступления на Москву. 25 августа тот прибыл в Ставку, изложил ему свои соображения, но контраргументы Гитлера сильно подействовали на него. Сам же фюрер был в ярости. В результате этого спора обе стороны оказались вынуждены несколько отойти от своих взглядов. Не удалось ни взять Москву, ни осуществить план Гитлера. Драгоценное время было потеряно.

Муссолини и Хорти на фронте

В конце августа – начале сентября Гитлеру пришлось принять обоих своих союзников и что-то предложить им.

Сначала в группу армий «Юг» прибыл Муссолини, посетивший действовавшие на этом участке фронта итальянские войска. 23 августа фюрер принял его в «Волчьем логове», а затем вместе с ним выехал в Брест и далее – в свою южную штаб-квартиру. 28 августа оба государственных деятеля вылетели в группу армий «Юг» и вместе побывали в итальянских дивизиях, которые находились на марше к фронту. Визит этот оказался совершенно безрадостным. Муссолини не имел никакого представления ни о Восточном фронте, ни о тех проблемах, которые волновали Гитлера в тот момент. После отъезда гостей фюрер в узком кругу офицеров высказал свое разочарование. Он знал: итальянцы на Восточном фронте ничего сделать не смогут и на их боевую силу никак не рассчитывал. Но фюрер все-таки попытался как-то настроить немецких офицеров на положительное отношение к своим итальянским союзникам. Гитлер говорил открыто и о сокровенных долгих разговорах с дуче, подчеркивая, что пока необходимо «поощрять» итальянцев, ибо бои в Средиземном море еще не закончены.

С 6 до 8 сентября по приглашению Гитлера в Ставке находился венгерский регент адмирал Хорти. Фюрер обрисовал ему положение на фронте и имел с ним несколько бесед по различным проблемам, связанным с широкомасштабной войной. О подробностях он умалчивал. Хорти посетил также Геринга и Браухича, а потом вместе с фюрером совершил поездку в Мариенбург. Там Гитлер в довольно торжественной обстановке вручил ему Рыцарский крест. Затем мы с фюрером вернулись в Ставку. Всегда было очень интересно выслушивать высказывания Гитлера о каком-либо государственном госте, будь то похвала или критика. В данном случае он сказал, что с его стороны это был чисто политический жест по отношению к гостю. Для ведения войны Гитлер от венгров не ожидал ровным счетом ничего. Но для порядка на Балканах ему нужен был благожелательный сосед. Особенно важными для него являлись коммуникации с нефтяным районом Плоешти, без которого Германия обойтись не могла. Так что фюрер результатом этого визита остался доволен.

В августе я вместе со Шмундтом летал в район действий группы армий «Север». Гитлер распорядился, чтобы танковая группа Гота передала этой группе один свой корпус для захвата Ленинграда. Группа армий «Центр» воспротивилась этому и доложила, что данный корпус нуждается в доукомплектовании и довооружении, без чего небоеспособен. Но фюрер настаивал на своем приказе и поручил Шмундту побывать в 39-м танковом корпусе во время его переброски походной колонной с центрального участка фронта на северный, а также переговорить с его командиром генералом танковых войск Рудольфом Шмидтом и получить ясное представление о состоянии этого соединения. Мы полетели на «Шторьхе» и быстро оказались на командном пункте корпуса. Генерал принял нас очень дружелюбно и непринужденно, но пришел просто в ужас от всего, чего мы наслушались о якобы плохом состоянии его корпуса. Единственное, на что он жаловался, так это на то, что при уходе с прежних позиций у него забрали все его корпусные части; это страшно разозлило его, и он просил Шмундта вернуть их ему. Однако дивизии его оказались в безупречном порядке и боеспособном состоянии. Мы вылетели обратно в «Волчье логово» и доложили обо всем фюреру.

О боях, которые пришлось вести в августе группе армий «Юг», поступали доклады и донесения, верить которым порой было трудно. Даже сам Гитлер был настроен по отношению к ним недоверчиво и поэтому послал меня в 16-ю танковую дивизию генерала Хубе, действовавшую вблизи Николаева. Вернувшись, я доложил фюреру о моем разговоре с Хубе о действительном положении.

Досадный инцидент с Канарисом

К числу посетителей, часто бывавших в то время в «Волчьем логове», принадлежал и адмирал Канарис{239}, который являлся на доклад Кейтелю и Йодлю. Однажды он о чем-то побеседовал со Шмундтом, и тот потом рассказал мне о чем шла речь. Начальник абвера сообщил ему, что за несколько недель до начала Русской кампании моя жена, говоря по телефону из Берлина со своей сестрой, проживавшей в отцовском имении около Хальберштадта, сказала ей: 22 июня Гитлер нападет на Россию. Шмундт доложил сказанное Канарисом фюреру, который от этой истории буквально отмахнулся, небрежно махнув рукой. Шмундта реакция Гитлера просто поразила. Но если бы Шмундт рассказал мне об этом эпизоде до того, я смог бы ответить ему только одно: к тому моменту дата нападения еще даже не была определена и зафиксирована, а потому слова Канариса о телефонном разговоре моей жены не соответствуют фактам. Об этой истории я никогда не слышал ничего ни от фюрера, ни из какого-либо органа.

«Окончательное решение»

В августе, по желанию Гитлера, впервые появился в его Ставке Геббельс. За два дня своего пребывания он несколько раз встречался с фюрером наедине. Только постепенно просочилось, что они обсуждали еврейскую проблему. Геббельс и Гейдрих настаивали на ее немедленном решении. Геббельс уже проводил выселение из Берлина все еще проживавших в нем 70 тысяч евреев и хотел обеспечить себе согласие Гитлера на свои меры. Фюрер же к этому пока готов не был и согласился (насколько мы слышали) только на то, чтобы евреи носили особый опознавательный знак. В «Имперском законодательном вестнике» было опубликовано распоряжение полиции от 1 сентября 1941 г.: всем евреям предписывалось носить на одежде видную издали желтую шестиконечную звезду. Принципиальному же решению эта проблема подлежала только по окончании похода на Россию, причем, как указывалось в распоряжении, «великодушным образом».

Невероятный цинизм этого определения я понял только после войны, когда летом 1945 г., а затем на Нюрнбергском процессе главных военных преступников стал известен весь масштаб уничтожения евреев. О том, что одновременно с данным распоряжением был открыт путь и начата подготовка к «окончательному решению», в котором Геринг играл значительную роль как носитель своих гражданских функций, а также о том что позади линии фронта специальные оперативные группы и экзекуционные команды СС и полиции в огромном количестве расстреливали евреев (а с декабря 1941 г. в еще большем масштабе – во всех захваченных европейских странах) – обо всем этом я и не догадывался, а о «Ванзейской конференции»{240}, состоявшейся 20 января 1942 г., вообще ничего не знал.

Разумеется, после войны, уже в плену, беседуя с другими офицерами, я стал припоминать многие относящиеся к военным годам признаки, которые, собственно, уже тогда должны были бы заставить меня задуматься, скажем, насчет становившихся все более резкими антисемитских выходок Гитлера или брошенных мимоходом реплик высоких чинов СС. Как и многие другие, я верил тогда в то, что выдвигалось в качестве причины для остававшейся неизвестной мне лично депортации евреев на Восток; не знал я и того, что там их использовали как рабочую силу в важных военных целях. Учитывая усиливающееся использование иностранного и германского трудового потенциала, мне казалось это вполне допустимым. Ныне я знаю, что пребывал в ужасном заблуждении. Не могу осмыслить, каким образом удавалось скрывать это массовое убийство под непроницаемым покровом тайны. Поскольку моя семья, как и семья жены, не имели никаких друзей или знакомых среди евреев и жили во время войны в некоторой изоляции, непосредственно до нашего слуха ничего об этом не доходило даже через других родственников, друзей или сослуживцев.