Юстейн Гордер - Дочь циркача

• Название: Дочь циркача
• Автор: Юстейн Гордер
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00273-0; 82-03-18515-0

Воображение Петтера работает без устали — настоящая «фабрика фантазии». Однако писательский труд не для него. Он продает свои сюжеты, уступая славу другим. Словно кукольник, укрывшийся за ширмой, он управляет своими марионетками. Но приходит день, когда кукловод становится игрушкой в руках судьбы.

---

— Говорят, ты довольно любвеобильный мужчина. Кажется, дамы — это твоя единственная слабость. Или нет?

Не думаю, чтобы он ждал, что я на это отвечу. Я и не ответил. Он все понял, он был не глуп. Неужели двое мужчин, сидя в кафе, должны обсуждать свои отношения с дамами? В этом нет ничего интересного, скорее, что-то липкое.

— Они могут подослать к тебе подсадную утку, — предупредил он. — Может, какую-нибудь старую подругу.

Я фыркнул:

— Ты читаешь слишком много шпионских романов. — Я попытался засмеяться. Если бы знать, что у него на уме!

Он протянул мне свою визитку:

— Тут номер моего телефона.

Я взял карточку, взглянул на нее, я всегда хорошо запоминал цифры. Потом разорвал визитку и сложил обрывки в пепельницу. Посмотрел на него. Я знал, что мы вряд ли еще увидимся.

— Спасибо, — буркнул я и, быстро отвернувшись, ушел, потому что на глаза мне навернулись слезы.

Меня не пугали намеки на заговор. В глубине души я считал, что Луиджи стрелял вслепую. Небось, думал, что завтра в полдень мы с ним на ярмарке выпьем по рюмочке. Но я знал, что отныне «Помощь писателям» превратилась в легенду. Я не испытывал облегчения, меня к этому просто принудили.

Я пошел в отель, чувствуя, что остался без тормозов. Наверное, на мою беду у меня их никогда и не было. Я шел на холостом ходу, всю жизнь я двигался на холостом ходу. Действовал, как мозг, не связанный ни с чем. Для меня существовали только две величины: мир и мой мозг, мой мозг и мир.

Я обладал запасом фантазии большим, чем требовалось миру. Можно сказать, что я даже не жил, а только получал компенсацию за настоящую жизнь. Не знаю, кто меня так наказал: мама, Мария или я сам.

* * *

Проспав всего несколько часов, я на рассвете спустился в холл. На виа Индепенденца было тихо, но, расплачиваясь за гостиницу, я заметил, что за мной наблюдает молодой человек. Он сидел в кожаном кресле, укрывшись за газетой. Трудно было понять, встал ли он только что или просто еще не ложился спать. Когда я вышел на улицу и сел в такси, он последовал за мной. Я не успел проследить, сел ли он в какой-нибудь автомобиль, но мне показалось, что я мельком видел его в аэропорту. В ухе у него был микрофон, это выглядело отвратительно. По-моему, я прошел регистрацию быстрее, чем он.

Когда я подошел к выходу на посадку, она уже началась, через несколько минут самолет вырулил на взлетную полосу и поднялся в воздух. У меня было место IA, я специально заказал его. Мне нравится смотреть вправо. Самолет направлялся в Неаполь, это был первый утренний рейс из Болоньи. Через двадцать минут после него вылетал самолет во Франкфурт. Дальше он следовал в Осло.

Когда самолет достиг нужной высоты, я откинул назад спинку кресла, и на меня снизошел почти просветленный покой. Вскоре в памяти всплыла одна история из детства. История была не вымышленная, но с тех пор я ни разу о ней не вспоминал. Жизнь прошла так быстро, мне уже столько же лет, сколько было маме, когда она умерла. Вот эта история.

Читать и писать я научился в четыре года. Меня учила не мама, она как раз считала, что мне следует подождать с этим до школы. Читать я научился сам и сейчас помню, как нашел на полке старый букварь. Мне было не очень трудно справиться с двадцатью девятью буквами.

Однажды, оставшись дома один, я взял красный цветной карандаш и пошел в мамину спальню. Из двух больших окон, обрамленных синими занавесками, открывался красивый вид на город. У противоположной стены стоял белый гардероб, а белизну двух других стен не нарушало ничто. Это было скучно. Мне стало жалко маму. У меня на стене хотя бы висел портрет утенка Дональда.

Я сочинил забавную сказку, впрочем, я сочинил ее уже давно, но ничего не говорил маме. Это должно было стать для нее сюрпризом. Я взял красный карандаш и начал писать на белых обоях. Сперва мне пришлось встать на стул — мне нужна была вся стена, вернее, две стены. Через несколько часов я закончил свою работу. Я лег на мамину кровать и стал читать длинную сказку, которую написал на стене. Мне было чем гордиться. Теперь мама каждый вечер, лежа в постели, могла читать перед сном мою забавную историю. Я знал, что эта красивая история ей понравится, хотя бы потому, что я сочинил ее специально для мамы. Другое дело, если бы я придумал ее для себя или для папы, это было бы уже совсем не то. Но отец больше не жил с нами. Мне было три года, когда он ушел из дома.

Я долго лежал на кровати и ждал маму. Ждал с радостью и нетерпением. Я часто готовил ей маленькие сюрпризы, но это было нечто иное, это был огромный сюрприз.

Теперь, сидя в кресле самолета, летящего в Неаполь, я вспоминал звук отпираемого мамой замка в тот не похожий на все остальные день.

— Я здесь! — крикнул я ей. — Я здесь!

Мама пришла в бешенство. Это было настоящее безумие. Она рассердилась, даже не прочитав того, что я написал на стене. Она сдернула меня с кровати, швырнула на пол, надавала мне оплеух, потом вытащила в коридор и заперла в ванной. Я не плакал. Я вообще не произнес ни слова. Мне было слышно, как мама звонит отцу, как ругает и меня, и его. Она сказала, что отец должен прийти к нам и наклеить новые обои. Что он и сделал через несколько дней. После этого у нас еще долго пахло клеем. Это был позор.

Мама весь вечер не выпускала меня из ванной. Она пообедала, выпила кофе и прослушала первый и второй акт «Богемы». Мне она велела лечь спать. Я подчинился, не сказав ни слова. Несколько дней я с ней не разговаривал, но делал все, что она мне велела. Наконец она взмолилась, чтобы я снова стал с ней разговаривать. Тогда я сказал, что никогда больше не буду писать на стенах, и на бумаге тоже, вообще не буду писать, даже на туалетной бумаге. Я был очень упрямый, и в некотором смысле я свое слово сдержал. После того случая мама ни разу не видела ничего написанного мною, ни одной буквы. Я ни разу не разрешил ей заглянуть в мои школьные тетради. Иногда она беседовала об этом с учителями, но учителя были согласны со мной. Я так хорошо учусь и готовлю уроки, говорили они, что маме нет надобности проверять мои тетради. Иначе и быть не могло.

Не могу утверждать, что именно из-за того случая я не стал писателем, но рисовать я перестал из-за него, это точно. Какой смысл рисовать, если некому показывать свои рисунки? Помню, меня однажды поразила мысль, что если бы я когда-нибудь написал книгу и издал ее большим тиражом, то все равно не узнал бы, прочитала ее мама или нет. Но выступить с этим я не мог. Я выступил только один раз, в маминой спальне, с теми письменами на стене. Мама была навсегда лишена возможности зайти в книжный магазин и купить книгу с моим именем на переплете.

Когда стюардесса предложила мне завтрак, я отказался, но, подремав несколько минут, открыл глаза. Мы пролетали над равнинами Умбрии. Мне исполнилось сорок восемь лет, половина жизни была уже позади, вернее, семьдесят пять процентов жизни, а может, и больше, может, все девяносто девять процентов были уже позади. Жизнь оказалась непостижимо короткой. Наверное, именно поэтому я не хотел ставить свою фамилию на переплетах книг. Человеческое тщеславие и кривляние под глянцем культуры теряли свое значение рядом с той бесконечной сказкой, в которой мое присутствие было мимолетным. Я научился не обращать внимания на несущественное. С детских лет я знал другое летосчисление, отличное от летосчисления глянцевых журналов и книгоиздания. Когда я был маленький, мы с отцом видели кусок янтаря, которому было много миллионов лет, и в нем лежал такой же старый паук. Я жил на Земле еще до возникновения на ней жизни четыре миллиарда лет назад, я знал, что Солнце скоро превратится в красного гиганта и задолго до этого Земля станет сухой, безжизненной планетой. В таких случаях человек не станет записываться на курсы норвежской традиционной росписи по дереву. У него не хватит для этого душевного спокойствия. И на литературные курсы он тоже не пойдет. Тут уже не до того, чтобы таскаться по кафе и говорить, будто начал «что-то писать». Может, кто-то и пишет, в этом нет ничего плохого, но никто не пишет, чтобы писать. Наверное, пишут, когда имеют что-то за душой, когда знают слова, которые могут утешить людей, но никто не садится и не пишет только ради того, чтобы писать или ПИСАТЬ. Однако некоторые поэты позируют на подиумах. Поднимайтесь сюда, уважаемые дамы и господа! Добро пожаловать на ежегодный показ коллекции от «Кипенхойер и Вич»[28]. У нас есть одна модель, которая должна вас заинтересовать. Это изысканный роман от «Армани», совершенно неповторимый в своем жанре. И здесь же мы видим поэтическую новинку от «Зуркамп»[29] — «mit Poeten— schal natьrlich… und mit Ort und Datum, bitte!»[30].

Я устал. Но «Помощь писателям» уже ушла в прошлое, одна литературная эпоха миновала. Я больше никогда не вернусь на международные книжные ярмарки. Однако я решил попробовать спасти свою жизнь.

Когда мы приземлились в Неаполе, я первым вышел из самолета. Пробежав через зал прибытия, я упал на заднее сиденье такси позади шофера и велел ехать в Амальфи. Ему наверняка не часто приходилось везти пассажира так далеко.