Леонард Коэн - Любимая игра

• Название: Любимая игра
• Автор: Леонард Коэн
• Издательство: Аналитика-Пресс
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 5-7916-0126-3

«Любимая игра» была написана в 60-е годы, и в ней без ущерба друг для друга соединились романтика битников и стройно изложенная история любви и взросления юного монреальского раздолбая не без писательских способностей по имени Бривман. Подано внятно и трогательно. А местами даже смешно.

Коэн пишет – как поет. Тех, кого зачаровывает его ленивая хрипотца нисколько не разочарует его литературный стиль, лирический, но сильный и честный в своей безыскусности. Мир под воздействием его слова переплавляется на глазах в нечто гораздо более красочное, естественное и непритворное, в мир, где хочется жить.

---

Она помчалась от него. Он бежал за ней, стегая ее по икрам. Оба они визжали от хохота. Она мчалась к огням лагеря.

18

Милая Энн

я хочу

видеть

пальцы твоих ног

когда ты

обнажена.

О чем он взглядом говорил ей несколько сотен раз, даже не задумываясь.

19

– Пятьдесят центов за руку в промежности.

Кранц в шутку предлагал Бривману купить Энн по частям. Бривману шутка не нравилась, но он смеялся.

– Почти не использованный сосок за сорок пять центов?

О, Кранц.

Они ссорились из-за того, как Бривман обращается с Мартином. Бривман категорически отказывался заставлять мальчика участвовать в групповых занятиях. Шантажировал Кранца своей работой.

– Ты же понимаешь, что мы не сможем найти тебе замену в разгар сезона.

– В таком случае тебе придется позволить мне обращаться с ним так, как я считаю нужным.

– Я не предлагаю тебе насильно запихивать его на занятия, но поклясться могу, ты его поощряешь совсем в другом направлении.

– Мне нравится его безумие. Ему нравится его безумие. Он единственный свободный человек из всех, что мне только встречались. По сравнению с тем, что делает он, занятия всех остальных – херня.

– Ты несешь полную ахинею, Бривман.

– Возможно.

Потом Бривман решил, что не может произнести проповедь перед лагерем утром в субботу, когда подошла его очередь. Ему нечего было сказать кому бы то ни было.

Кранц взглянул ему в глаза.

– Ты сделал ошибку, приехав сюда, да?

– А ты – спросив меня об этом. Мы оба хотели доказать разные вещи. Ну, теперь ты знаешь, что ты сам по себе, Кранц.

– Да, – медленно сказал тот. – Знаю.

То был всего один миг – такая настоящая встреча, и Бривман не пытался растянуть ее в обязательство. Он научился восхищаться дробно. «Что любишь, остается навсегда, все остальное бренно»[109].

– Ты, конечно, понимаешь, что идентифицируешь себя с Мартином – и себя отделяешь, только когда разрешаешь ему отделяться от группы.

– Только вот этого жаргона не надо, Кранц, пожалуйста.

– Я все помню, Бривман. Но я не могу в этом жить.

– Хорошо.

Поэтому Бривман был вынужден смеяться, когда Энн к ним присоединилась, и Кранц сказал:

– Ягодицы пойдут по дешевке.

20

Вечером он недвижно стоял на террасе столовой. Кранц как раз собирался поставить по громкой связи пластинку.

– Эй, Энн, ты хочешь Моцарта, Сорок девятую? – крикнул он. Она побежала к нему.

Бривман увидел в траве клевер – открытие – и туман, ползущий по вершинам низких гор, словно затемнение на фотографии. Рябь на воде двигалась туда же, куда и туман, из черного в серебристое, потом снова в черное.

Он не двинул ни одним мускулом, не понимая, покоен он или парализован.

Стив, бульдозерист-венгр, прошел под террасой, сорвав с куста белый цветок. Они выравнивали какой-то участок для очередной игровой площадки, осушая болото.

В сорочьей песне слышалось раздражение. Рассохшаяся дверь ниже по холму, возле толстых оснований сосновых стволов.

– «Мост над Темзой рухнул вниз
рухнул вниз
рухнул вниз»[110], –

пел детский отряд.

Дальше по хвойной тропке стоял Мартин, недвижный, как Бривман, рука вытянута в фашистском салюте, рукав закатан.

Он ждал посадки комаров.

У Мартина появилась новая навязчивая идея. Он избрал себя Грозой Комаров и считал их, убивая. Ничего безумного в его методике не было. Он вытягивал руку и приглашал их. Как только комар приземлялся, хлоп! – падала вторая рука. «Я тебя ненавижу», – говорил он каждому лично и запоминал статистику.

Мартин увидел стоящего на балконе воспитателя.

– Сто восемьдесят, – крикнул он в качестве приветствия.

Из динамиков заревел Моцарт, сшивая в одно целое все, что наблюдал Бривман. Моцарт ткал, он сочетал браком две фигуры, склонившиеся над пластинками, чего бы ни касалась музыка – ребенок заплутал на мосту над Темзой, вершина горы растворилась в тумане, пустые качели летали маятником, ряд сверкающих красных байдарок, игроки, собравшиеся под баскетбольной корзиной, прыгнув за мячом, словно стробоскопическое фото всплеска капли воды, – чего бы ни касалась музыка, все застывало огромным гобеленом. А он был внутри его – фигура у перил.

21

Как только началась война с комарами, проценты удовольствия Мартина взлетели. Все дни были около 98 процентов. Другие мальчишки им восхищались и превратили его в гордость корпуса, показывали гостям, чтобы те дивились. Мартин оставался невинным исполнителем. Бульшую часть дня он проводил у болота, где бульдозеры готовили новые площадки. Его рука распухла от укусов. Бривман мазал ее каламином.

В следующий свой выходной Бривман поплыл по озеру на байдарке. Краснокрылые дрозды взлетали из камышей и ныряли обратно. Он вскрыл стебель кувшинки. Тот оказался жилистый и с фиолетовой пеной.

Озеро было стеклянно спокойно. Время от времени он различал звуки лагеря, объявления о Всеобщем Купании по громкой связи; музыкальные записи просачивались сквозь лес и разливались над водой.

Он спустился вниз по ручью, как мог далеко, пока его не остановили отмели. На течение указывали только склоненные подводные сорняки. Моллюски, черные и покрытые толстым слоем грязи, – некошерная пища. Моментальный снимок – вода и зеленое вытянутое тело жабы – с шумом утек под байдарку. Низкое солнце ослепляло. Пока он греб к стоянке, оно позолотило весло.

Он развел костер, разложил на мху спальник и приготовился смотреть в небо.

Солнце всегда часть неба, но луна – роскошная и далекая незнакомка. Луна. Взгляд возвращается к ней, словно к прекрасной женщине в ресторане. Он подумал о Шелл. В то мгновение, когда он верил в себя достаточно, чтобы жить одному, он одновременно верил, что может жить с Шелл.

Туман медленно наползал на отражение берез; теперь он громоздился сугробом.

Через четыре часа он вздрогнул, проснулся и схватился за топор.

– Это Мартин Старк, – сказал Мартин.

Костер еще тлел, но недостаточно. Он посветил мальчику в лицо фонариком. Одна щека ужасно разодрана ветками, но парень широко улыбался.

– Какой у вас любимый магазин?

– Ты что здесь делаешь среди ночи?

– Какой у вас любимый магазин?

Бривман обернул вокруг мальчика спальник и взъерошил ему волосы.

– «Дайонз».

– Какая у вас любимая парковка?

– Парковка «Дайонз».

Когда они завершили ритуал, Бривман собрался, посадил Мартина в байдарку и отчалил к лагерю. Он не хотел думать о том, что случилось бы, если б Мартин его не нашел. Щеку нужно залить йодом. И, похоже, некоторые укусы воспалились.

Прекрасно грести назад, камыш царапает байдарку по дну и превращает ее в большой хрупкий барабан. Мартин – индейский вождь, сидит рядом на корточках, запеленутый в спальник. В небесах являлись материки огня.

– Когда я дома, – громко сказал Мартин, – меня едят крысы.

– Мне жаль, Мартин.

– Целые сотни крыс.

Когда Бривман увидел огни лагеря, у него возникло дикое желание проехать мимо, грести дальше по озеру вместе с мальчиком, остановиться где-нибудь вверх по берегу среди голых берез.

– Говори тише, Мартин. Нас убьют, если услышат.

– Ну и ладно.

22

Зеленый? Бежевый? В автобусе он пытался вспомнить, какого цвета палата матери. Так можно было не думать о том, что она в ней лежит. Какого-то осторожного оттенка, назначенного на медицинской конференции.

В этой палате она проводит все время. Оттуда хороший вид на южные склоны Мон-Рояля. Весной чувствуется запах сирени. Хочется распахнуть окно, чтобы запах стал сильнее, но нельзя. Фрамуга поднимается лишь на вот столько. Самоубийцам ни к чему мусорить собою на лужайке.

– Давненько мы вас не видели, мистер Бривман, – сказала старшая медсестра.

– Правда?

Мать смотрела в потолок. Он тоже взглянул. Может, там происходит нечто, о чем никто не знает.

Стены были приятного серого цвета.

– Тебе лучше, мама? – подал он реплику.

– Лучше ли мне? лучше для чего? я что, должна выйти наружу и посмотреть, что он делает со своей жизнью? спасибо, для этого можно не выходить, можно лежать тут, в этой комнате, рядом с сумасшедшими, твоя мать в сумасшедшем доме…

– Ты знаешь, что это не так, мама. Просто место, где ты можешь отдохнуть…

– Отдохнуть! Как мне отдохнуть с тем, что я знаю? предатель, а не сын, думаешь, я не знаю, где я? с их иглами и их вежливостью, мать в таком положении, а он уехал купаться…

– Но, мама, никто не пытается навредить…

Что он делает, спорит с ней? Она выбросила одну руку, нащупывая что-то на ночном столике, но оттуда все было убрано.

– Не перебивай мать, неужели я мало страдала? больной человек пятнадцать лет, я что, не знаю? я что, не знаю, я что, не знаю..?