Леонард Коэн - Любимая игра

• Название: Любимая игра
• Автор: Леонард Коэн
• Издательство: Аналитика-Пресс
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 5-7916-0126-3

«Любимая игра» была написана в 60-е годы, и в ней без ущерба друг для друга соединились романтика битников и стройно изложенная история любви и взросления юного монреальского раздолбая не без писательских способностей по имени Бривман. Подано внятно и трогательно. А местами даже смешно.

Коэн пишет – как поет. Тех, кого зачаровывает его ленивая хрипотца нисколько не разочарует его литературный стиль, лирический, но сильный и честный в своей безыскусности. Мир под воздействием его слова переплавляется на глазах в нечто гораздо более красочное, естественное и непритворное, в мир, где хочется жить.

---

Милая моя Шелл, кто-то во мне потерян, я его по глупости в рискованных игрищах недавно утопил – я бы хотел привести его к тебе, он бы нырнул в твои грезы, не спросившись, и заботился бы о твоем теле, словно пьяный ученый, смеясь и оставляя ценные тайные примечания. Но, как я сказал, он утоплен, раздавлен в трусливом сне, напичкан лекарствами, ему не снятся сны, уши забиты водорослями или ватой, – я даже не знаю, где тело, вот разве иногда он голодным зародышем шевелится в моем сердце, стоит мне вспомнить, как ты одеваешься или готовишь на кухне. Это все, что я могу написать. Я бы хотел привести к тебе его – но не эту страницу, не это сожаление.

Он взглянул поверх исписанной книжечки. Вообразил силуэт Шелл и свой собственный. Голубки святого Валентина времен его родителей. Открытка на его полке коллекционера. Нельзя ли Шелл забальзамировать, чтобы всегда была под рукой?

Она перевернулась, сильнее натягивая простыню на бок, так что талия и бедро словно явились из шероховатого мрамора. У него не было сравнений. Дело не только в том, что формы совершенны, или в том, что он так хорошо их знает. Это не спящая красавица, всеобщая принцесса. Это Шелл. Определенная конкретная женщина, с адресом и фамильными чертами. Не калейдоскоп, что подстраивается под разные картинки. Все ее выражения отражают чувства. Если она смеется, то чему-то. Если среди ночи берет его за руку, то зачем-то. Она – первопричина. Шелл, та Шелл, которую он знает, обладает телом. Оно отвечает ей, оно и есть Шелл. Оно не служит ему с пьедестала. Он столкнулся с конкретным человеком. Прекрасным или нет, может, погубленным ядовитым завтрашним днем, неважно. Шелл – та, кого он любит.

Когда полкомнаты затопило солнце, Шелл открыла глаза.

– Привет, – сказал Бривман.

– Привет. Ты совсем не спал?

– Нет.

– Ложись сейчас.

Она села, расправила постель и отогнула угол простыни, приглашая его. Он присел на край. Она хотела знать, что случилось.

– Шелл, я думаю, мне нужно ненадолго уехать в Монреаль…

– Ты уходишь?

Он почувствовал, как она оцепенела.

– Я вернусь. Кранц возвращается – он написал и предложил работу в лагере…

– Я знала, что ты уедешь. Последние несколько недель я просто была уверена.

– Это только на лето…

– На сколько?

– На лето.

– На сколько месяцев?

Прежде, чем он смог ответить, она тихонько ахнула от боли и поднесла кончики пальцев ко рту.

– Что такое? – спросил Бривман.

– Я сейчас говорю, как Гордон.

Он обнял ее – сказать, что это совсем не одно и то же. Она напомнила ему их обещание быть хирургами.

– Это чушь, ты же понимаешь. Ну же, давай приготовим отличный завтрак.

Он остался еще на день, потом еще, но на третий день уехал.

– Ну правда, Шелл, это только на лето.

– Я же ничего не сказала.

– Лучше б ты была несчастнее.

Она улыбнулась.

Книга IV

1

Что касается тел, Бривман проиграл. Их ни один детектив не найдет. Он проиграл в момент наивысшей их красоты. Вот они:

крыса

лягушка

спящая девушка

человек на горе

луна

У нас с вами имеются тела, изувеченные временем и памятью как только можно. Бривман же потерял их в пламени, где они остаются цельными и совершенными. Кого утешит такое постоянство? После многих обжигов они стали тусклыми созвездиями и управляли им, вращаясь по его собственным небесам.

Можно сказать, их сожрала Неопалимая Купина, которую в сердце своем взращивает каждый из нас, но мало кто не забывает запалить.

2

Он стоял на лужайке Мемориального института Аллана[97], глядя вниз на Монреаль.

Лучший вид на этот город – у психов.

Тут и там на ухоженной траве вокруг деревянной мебели собирались группки людей. Все это можно было принять за загородный клуб, но выдавали медсестры. Белые и безупречные, они стояли по одной возле каждой группы, не вполне участвуя в беседе, скорее спокойно управляя, словно луны.

– Добрый вечер, мистер Бривман, – сказала дежурная медсестра. – Мама вам обрадуется.

Не упрек ли в ее улыбке?

Он открыл дверь. В палате было прохладно и темно. Как только мать его увидела, началось. Он сел. На этот раз говорить «привет» не стал.

– …я хочу, чтобы тебе достался дом, Лоренс, чтобы было где преклонить голову, ты должен себя беречь, они все заберут, у них нет сердца, моя история закончилась, что я всем сделала, а теперь я попала к сумасшедшим, лежу тут, как собака, весь мир снаружи, весь мир, я бы не допустила, чтобы собака так лежала, мне надо в больницу, это больница? они знают про мои ноги, что я не могу ходить? но мой сын слишком занят, о, он великий человек, он слишком занят для матери, а для всего мира поэт, для всего мира..! Тут она начала кричать. Никто к ним не заглядывал.

– …но для своей матери он слишком занят, для его шиксы у него полно времени, для нее он минут не считает, после всего, что они сделали с нашим народом, мне приходилось на Песах прятаться в подвале, они за нами гнались, через что я прошла, и теперь сын, мой сын предает этот народ, я должна обо всем забыть, у меня нет сына…

Так продолжалось час: произнося свои тирады, она глядела в потолок. В девять часов он сказал:

– Мне больше нельзя здесь находиться, мама.

Она внезапно остановилась и заморгала.

– Лоренс?

– Да, мама.

– Ты бережешь себя?

– Да, мама.

– Ты хорошо кушаешь?

– Да, мама.

– Что ты сегодня ел?

Он что-то пробормотал. Пытался составить меню, которое она бы одобрила. Он говорил с трудом, а она не могла слушать.

– …ни цента не брала, все для сына, пятнадцать лет с больным, разве я требовала бриллиантов, как другие женщины…

Он оставил ее посреди тирады.

Снаружи происходили лечебные танцы. Напуганные пациенты обнимали медсестер. Популярные записи, романтические фантазии, тем более абсурдные в этой обстановке.

Когда ласточки вернутся в Капистрано[98]

За кругом мягкого света, в котором они двигались, возвышался темный склон Мон-Рояля. Под ними сверкал деловой район.

Он смотрел на танцующих и, как это случается, когда сталкиваешься с беспомощностью, изливал на них всю хаотическую любовь, которую больше некуда девать. Они жили в ужасе.

Ему захотелось, чтобы одна из безукоризненно белых женщин проводила его с холма.

3

В те две недели, что он провел в городе, они с Тамарой виделись почти каждую ночь.

Она бросила своего психиатра и отдалась Искусству – это оказалось дешевле и не столь требовательно.

– Давай не узнаем друг о друге ничего нового, Тамара.

– Это лень или дружба?

– Это любовь!

Он изобразил театральный обморок.

Она жила в странной маленькой комнате на Форт-стрит, улице кукольных домиков. Там имелся мраморный камин с вырезанными факелами и сердечками, а над ним – узкое зеркало, обрамленное тонкими деревянными столбами и антаблементами, какой-то бурый акрополис. – Там от зеркала никому никакого толку.

Они его вынули и поставили возле кушетки.

Экономная хозяйка разделила комнату тонкими перегородками. Из-за высокого потолка казалось, что тамарина треть располагается стоймя. Ей эта комната нравилась, потому что была такой временной.

Тамара теперь была художницей и писала одни автопортреты. Повсюду стояли холсты. Единственным фоном на всех портретах была эта комната, где она жила. Под ногтями у нее была краска.

– Почему ты пишешь только себя?

– Можешь ли ты вообразить кого-нибудь более прекрасного, очаровательного, умного, нежного и так далее?

– Ты толстеешь, Тамара.

– Ну так я могу писать себя в детстве.

У нее были все те же черные волосы, и она их не стригла.

Однажды ночью они основали общество Сострадательных Филистимлян, ограничив количество членов двумя. Его задачей было поклонение вульгарности. Они воспевали стабилизатор нового «кадиллака», защищали Голливуд и хит-парад, ковры от стены к стене, полинезийские рестораны, заявляли о своей приверженности Обществу Изобилия.

Розы на обоях облезали с лепных виноградных лоз. Единственным предметом мебели была маленькая кушетка из «Армии спасения», слишком тугая и серьезно раненная. Тамара жила как позирующая художникам модель и ела одни бананы – теория недели.

В ночь перед его отъездом она сделала сюрприз ему и всем верным Сострадательным Филистимлянам. Сняла бандану. В соответствии с целями организации она обесцветила волосы.

Прощай, старушка Тамара, записал Бривман для своих биографов, процветай же и дальше, рот у тебя на триста тысяч долларов.

4

Когда же продолжится старый диалог с Кранцем?

По вечерам озеро было прекрасно. Лягушки скакали в разные стороны, словно в них спускали пружину.

Когда они сядут у воды – две маленькие фигурки на свитке с туманным пейзажем – и поговорят о долгом своем изгнании? Он хотел рассказать Кранцу все.