Евгений Люфанов - Книга царств

• Название: Книга царств
• Автор: Евгений Люфанов
• Издательство: Негоциант
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87091-003-Х, 5-87091-004-8

Заключительная часть дилогии «Великое сидение». В романе рассказывается о важнейших событиях в Российском государстве, последовавших вслед за смертью Петра I: опале всемогущего А.Меншикова, восшествии на престол, царствовании и смерти вначале Екатерины I, а затем и Петра II, до дней начала царствования императрицы Анны Иоановны.

---

Одни с надеждой на лучшее будущее, другие – с опасением за настоящее ожидали свидания второго императора с царицей-бабкой Евдокией, которая рвалась к нему и писала великой княжне, своей дражайшей внучке Наталье: «Пожалуй, свет мой, проси у братца своего, чтоб мне вас видеть и радоваться вами; как вы и родились, не дали мне про вас услышать, а не токмо видеть». И писала Остерману о внуке Петре: «Злые люди не давали мне видеть его столько лет, неужели бог за мои грехи откажет мне в этом утешении?» Она, царица-бабка, ждала внучат в Новодевичьем монастыре, где показала бы им могилу схимницы Сусанны, их тетки Софьи. На ее надгробном камне обозначено: «Преставилась 1704 году июля в 3 день, в первом часу дня; от рождения ей было 46 лет, 9 месяцев, 16 дней; во иноцех была 5 лет, 8 месяцев, 16 дней, в схимонахинях переименовано имя ее прежнее София».

В Твери Петр заболел корью и пролежал в постели две недели.

Но всему приходит своя пора. Вот, наконец, и она – первопрестольная, белокаменная. Петр остановился в семи верстах от столицы в загородном доме грузинской царицы. И это опять взволновало бабку Евдокию: «Долго ли, мой батюшка, мне вас не видеть? – писала она внуку. – А я в печали истинно умираю, что вас не вижу. Хотя бы я к вам приехала». И, раздосадованная, – снова Остерману: «Долго ли вам меня мучить, что по сю пору, в семи верстах, внучат моих не дадите мне видеть? А я с печали истинно сокрушаюсь. Прошу вас: дайте хотя б я на них поглядела да умерла».

Петр недоумевал: чего от него хочет и ждет старуха? Деньги ей даны и дворец – тоже. Чтобы предотвратить поток бабкиных излияний и слюнявых поцелуев, внук и внучка пригласили на свидание с ней тетку Елисавету, на которую старуха смотрела искоса, как на сторонницу отцовских нововведений в древнюю русскую жизнь. Досадила бабка Петру, пожурив его за беспутную жизнь и советуя поскорее жениться хоть на ком, пускай даже на иноземке. Петр прервал такой разговор, намереваясь вернуться к уже привычному образу жизни. Свидание хотя и состоялось, но внук «показывал сухость сердца к бабке».

Торжественный въезд Петра в первопрестольную столицу наконец последовал. В трех местах были установлены новые триумфальные ворота, обитые шпалерами и коврами, украшенные эмблемами и картинами, соответствующими сему торжеству. Московский губернатор князь Иван Федорович Ромодановский ввел государя через Спасские ворота в Кремль.

Первые же они пребывания второго императора в Москве были ознаменованы необыкновенными милостями всем Долгоруким, получившим ордена и высокие звания. Князья Алексей Григорьевич и Василий Лукич были назначены членами Верховного тайного совета; князь Иван стал обер-камергером. Они старались неотлучно быть при государе, и никому не было доступа к нему. Сама царица-бабка не могла видеться с царствующим внуком наедине, – Долгорукие присутствовали при их встречах и беседах.

Прошла торжественная коронация, совершенная все тем же архиепископом Феофаном, появились новые генералы и фельдмаршалы; простому народу отпущены недоимки и сбор подушных денег за майскую треть. С виновных сняты штрафы, а преступникам даровано облегчение в наказаниях. Были широко распахнуты двери всех питейных заведений, – Москва торжествовала и в пьяных недостачи не было.

Чтобы отдалить Петра от докучливого наставника Остермана, князь Алексей Григорьевич Долгорукий увозил государя из Москвы, забавляя охотой в лесных подмосковных дачах.

– Чего тебе, милок, голову разным ученьем забивать? Не те дни на дворе. Поедем лучше ко мне в Горенки, там теперь по пороше какая охота будет! Собак там сколько у меня! Захочешь – кормить их станешь, забавляться. И никого из постылых людей там не увидишь, все – свои.

В Горенках, как и в Москве, у Долгоруких было огромное подворье. Кроме господского дома на усадьбе множество надворных построек для прислуги – для поваров и стряпух, пивоваров и конюхов, для доезжачих, стремянных, огородников и истопников и великого множества собак. И много разных нежилых строений – сараев, погребов, конюшен, клетей, амбаров, наполненных разными припасами, привозимыми из деревень. При доме – баня. У каждой дворовой семьи – своя клетушка; посреди двора своя собственная церковь и поповка, жилье причта.

Предложение было заманчивым, и Петр уже видел себя рыскающим по лесам и ложбинам. Так оно потом и случилось. Десятки экипажей тянулись из поместья в поместье, располагаясь на ночлег в лесах или в степях. Охотились на волков, лис и зайцев с английскими собаками; на пернатую дичь – с прирученными соколами и ястребами. Устраивали облавы на медведей, но в них молодой император участия не принимал. Долгоруковские слуги в охотничьих ливреях – зеленых кафтанах с золотой или серебряной перевязью, в красных штанах и в горностаевых шапках справлялись со зверем рогатинами. Эти охоты, сопровождаемые пиршествами, были в старом московском духе и как бы воскрешали восточно-азиатские нравы по желанию князей Долгоруких, задававшихся целью навсегда отбить у своего молодого повелителя вкус к петербургской жизни.

Часто с князем Алексеем Григорьевичем проводил Петр ночи под открытым небом у разведенного костра или в раскинутом у опушки леса шатре. Только обед да ночь предназначались для отдыха, и в смежающихся от дремоты глазах мелькали быстроногие зайцы, а то вспыхивал вдруг, будто подожженный костром, пламенеющий, пышный лисицын хвост. А по возвращении с охоты в село Горенки, где было сборное место всей охотничьей ватаги, велись шумные обеды с заздравными, чоканьем чарок и наперебой шли льстивые разговоры об охотничьем счастье государя, хвалили его меткость в стрельбе и перечисляли другие удачи. Намечались планы новых охотничьих выездов, а о скучных государственных делах не было и помина. Пускай их ведет Остерман, кстати не надоедающий теперь напоминанием об учении.

Петр полюбил Москву с веселой жизнью у князей Долгоруких и совершенно не думал о возвращении в Петербург. Да и в самой Москве старался не задерживаться, уклоняясь от свиданий с докучливым Остерманом, и Долгорукие поощряли это, удерживая Петра в Горенках да в новых сборах на охоту.

Видя отчуждение и охлаждение Петра, опасаясь лишиться своего чина, звания и власти, Остерман махнул рукой на свои обязанности воспитателя, обещая Долгоруким действовать во всем согласно с их желаниями и заверяя в своем неизменном к ним расположении. И покорнейше просил лишь об одном – не лишать его благосклонной своей дружбы. Они с большой радостью готовы были отвечать ему таким же пониманием их обоюдных интересов. Пусть будет так. Недаром говорится, что худой мир – лучше доброй ссоры.

Все было хорошо. Народ доволен своим молодым государем, а что он не принимает должного участия в делах Верховного тайного совета и что сами верховники давно уже не собираются решать назревшие вопросы, – до всех тех тонкостей простому люду особых забот нет, лишь бы жизненное полегчание не нарушалось.

Но случались и неприятности, которые нельзя предусмотреть. Сколько ни говорилось о предосторожностях, например, против пожаров, а торопливые набатные звоны раздавались то с одной, то с другой колокольни, а то и с нескольких. День стоял тихий, ясный, стала спадать жара, и к городу подкрадывалась сумерки, можно было обывателям, отдыхая от дневных трудов, посидеть спокойно на скамеечке, и в этой благодатной тишине – набат.

– Батюшки-светы, в Немецкой слободе горит.

Загорелся один дом, а не прошло и получаса, как пламя охватило уже шесть или восемь домов. Прибежали на пожар гвардейские солдаты с топорами в руках. Надо бы – с ведрами, чтоб воду подносить, а они, как бешеные, врывались в еще не горевшие дома и начинали грабить. Хозяева старались защищать свое добро, а им грозили топорами. И было это на виду у офицеров, которые то ли не могли, то ли не хотели остановить бесчинства. А сбежавшиеся на пожар градожители безучастно говорили:

– Подумаешь, какая важность! Горят все немцы да французы, ну и пускай.

Горело дружно и до поздней ночи, больше ста домов пожгло, не считая флигелей, служб и других строений. Когда Петру, находившемуся в Горенках, донесено было о грабеже, он приказал забрать виновных, но князь Иван постарался пожарное то дело затушить, чтоб выгородить гренадеров, какие были в грабеже замечены, а князь Иван был их капитаном.

Бог часто помечал Москву пожарами для ради развлечения и утех черного люда, многочисленной посадской челяди и холопей из боярских домов. С довольной ухмылкой вспоминали они те дни, когда сожжен был Холопий Приказ и изодраны хранившиеся в нем крепостные книги. Еще бы так же запалилось где ни то! Чтоб не скучалось. А пошуметь, волненью сделаться да подпустить бы красненького петушка, чтобы он крылушками помахал, – вот было б весело!

Да и без того, похоже, не скучали скрывавшиеся по лесам, оврагам, буеракам тати. Находясь в Москве, Верховный тайный совет узнал, что в Алаторском уезде с полсотни тамошних разбойников сожгли село Пряшино, владение князя Куракина, а приказчика убили. Сгорело в том пожаре более двухсот дворов, и слух прошел, что близко самого Алатыря стоят разбойники в отменном сборище с оружием, и даже с пушками, и похваляются, что со дня на день возьмут и разорят весь город, где гарнизона нет, и для их поимки некого послать. Сообщалось также, что в Пензенской губернии, в других низовых уездах, жгут помещичьи усадьбы и главное пристанище воров в селе Торцеве, где поселилось множество набродных людей, кои живут в землянках и лачугах на верховьях реки Хопра, а иные селятся в пустых разоренных деревнях по речке Печаловке, а деревни те разорены и выжжены за воровство солдатами. Верховный Тайный совет предписал, чтоб те деревни снова разорить, беглых бить кнутом и не давать селиться, а супротив разбойников послать полковника с драгунами.