Леонард Коэн - Блистательные неудачники

• Название: Блистательные неудачники
• Автор: Леонард Коэн
• Издательство: РИПОЛ классик, GELEOS
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005

Издательство выражает благодарность канадскому Совету по искусству и канадскому Министерству иностранных дел и внешней торговли за финансовую поддержку в издании книги

Перед вами один из лучших романов Леонарда Коэна, бунтаря и ниспровергателя основ, духовного гуру «поколения искренности» – знаменитых «шестидесятников» бурного XX века, номинанта Нобелевской премии 2005 года в области литературы.

---

Задай себе вопрос: может быть, тот бревенчатый дом, где ты сейчас так мучаешься, и есть хижина Оскотараха? Ты не знал, что эта процедура такая долгая и мучительная. Снова и снова затупившийся томагавк все бьет и бьет по каше мозгов. Лунному свету хочется забраться тебе в череп. Искрящимся лучам ледяного неба хочется просочиться сквозь твои глазницы. Холодный ночной воздух жидким бриллиантом хочет заполнить пустую чашу черепа.

Спроси себя: не я ли твой Оскотарах? Бога молю, чтобы им оказался я. Операция эта, мой дорогой, проходит нормально. Я с тобой.

Но кто сделает такую операцию самому Оскотараху? Когда до тебя дойдет смысл этого вопроса, ты постигнешь всю меру моих страданий. Для собственной операции мне пришлось выбивать для себя отдельную палату в клинике. В бревенчатом доме я себя чувствовал слишком одиноко и потому ударился в политику.

Единственным, от чего меня избавила политика, стал большой палец на левой руке. (Мэри Вулнд, надо сказать, такая потеря ничуть не смущает.) Может быть, в этот самый момент большой палец моей левой руки гниет где-нибудь на крыше

в центре Монреаля или его останки копотью осели на жести каминного дымохода. Вот она – моя реликвия. Дружок, будь снисходителен к тем, кто одержим мирскими страстями. Бревенчатый дом такой маленький, а нас так много, и каждый точит зубы на небо над головой.

Вместе с моим большим пальцем исчезло медное тело статуи английской королевы на улице Шербрук, или на Rue Sherbrooke – такое название мне больше по душе.

БУМ! БА-БАХ!

Все части этого пустотелого тела государственного, которое так долго там возвышалось, как огромный валун, перекрывавший чистый поток нашей крови и судьбы, РАЗЛЕТЕЛИСЬ ВДРЫЗГ! – и вместе с ним исчез большой палец одного патриота.

Дождь в тот день лил как из ведра! Зонтики всех английских полицейских не могли защитить город от перемены климата.

QUÉBEC LIBRE!

Бомбы с часовым механизмом!

QUÉBEC OUI OTTAWA NON.

Тысячи голосов, раньше умевших дружно кричать лишь тогда, когда шайба проносилась в ворота мимо клюшки вратаря, теперь на одном дыхании скандировали: MERDE A LA REINE D'ANGLETERRE.

ЕЛИЗАВЕТА, УБИРАЙСЯ ДОМОЙ.

В том месте улицы Шербрук теперь зияет пустота. Когда-то ее заполняла статуя чужой королевы. В ту пустоту упало семя чистой крови, и оно даст пышные всходы.

Я знал, что делал, устанавливая бомбу в позеленевших от времени медных складках ее имперского подола. Вообще-то сама по себе статуя мне даже нравилась. Под ее монаршей сенью мне многих женщин приласкать довелось. И потому, дружок, прошу тебя о снисхождении. Мы – те, кому потемки привычнее света дня, – должны оперировать символами.

Я ничего не имею против королевы Англии. Даже в глубине души я никогда не осуждал ее за то, что она не Жаклин Кеннеди. Я себе так думаю: она очень светская дама, и ей не в радость бывали тяготы, налагаемые высоким положением.

Да, одиноко, должно быть, чувствовали себя королева с принцем Филиппом на запруженных охранниками улицах Квебека в тот октябрьский день 1964 года. Даже самый крутой земельный магнат в Атлантиде, должно быть, не чувствовал себя таким одиноким, когда ее поглотила морская пучина. У подножия статуи Рамзеса II было, наверное, больше народа во время песчаной бури 89 года. Они сидели в бронированном автомобиле очень прямо, как дети, пытавшиеся прочесть субтитры фильма на иностранном языке. Их путь метили желтые жилеты полицейских из спецотрядов по разгону демонстраций и спины враждебной толпы. Я не очень-то зубы скалю по поводу их одиночества. И твоему стараюсь не завидовать. Ведь, в конце концов, именно я указал тебе то место, куда сам попасть не могу. И теперь тебе на него указываю – своим оторванным большим пальцем.

Будь ко мне снисходителен!

Твой учитель тебе показывает, как это происходит.

Сейчас у них даже походка другая, у монреальских ребят и девочек. Отовсюду доносится музыка. Они по-другому одеваются – нет вонючих контрабандных носовых платков, топыривших карманы. Плечи гордо расправлены, прозрачное белье задорным вызовом выпячивает интимные части тела. Полнокровные соития радостным грузом корабельных крыс перекочевали с мраморных английских берегов в революционные ресторанчики. На улице Сен-Катрин – покровительницы девственниц – царит любовь. История связывает разорванные нити человеческих судеб, и жизнь идет вперед. Не тешь себя иллюзиями: национальная гордость – понятие вполне осязаемое, оно измеряется напряжением эрекции одинокой мечты, децибелами женского стона в оргазме.

Первое мирское чудо: творение Французской Канадки, дрожавшей ли раньше от холода в мотеле, страдавшей ли от любви демократии женского монастыря, связанной ли черными путами кодекса Наполеона – революция сделала то, на что раньше был способен лишь бесшабашный Голливуд.

Следи за словами, смотри, как это происходило.

Я мечтаю о независимом Квебеке не только потому, что я француз. Я хочу, чтобы наши национальные границы были обведены жирной линией не просто ради того, чтобы граждане Квебека не казались жителями экзотического уголка туристической карты. И не просто потому, что без обретения национальной независимости мы так навсегда и останемся Луизианой севера с несколькими хорошими ресторанам и Латинским кварталом – единственными реликвиями нашей крови. И не просто потому, что такие возвышенные понятия, как судьба и вечные духовные ценности, должны обеспечиваться такими низменными атрибутами, как знамена, армии и паспорта.

Я хочу набить роскошный цветастый синяк всему монолиту Американского континента. Я хочу, чтобы в нашем его уголке уютно потрескивали в камине поленья. Я хочу расколоть страну пополам, чтобы люди научились разбивать пополам свои жизни. Я хочу, чтобы история разогналась на роликах и вскочила Канаде на холку. Я хочу лакать из глотки Америки, как из дырки жестяной банки. Я хочу, чтобы все двести миллионов знали, что все может быть по-другому, как угодно, хоть по-старому, но только по-другому.

Я хочу, чтобы государство стало серьезно в себе сомневаться. Я хочу, чтобы полиция перерегистрировалась в акционерное общество и обанкротилась вместе с биржей. Я хочу, чтобы церковь раскололась надвое и оказалась по обе стороны баррикады.

Вот оно тебе – мое признание!

Ты понял теперь, как это происходило?

До ареста и последовавшего вскоре заключения в эту больницу с диагнозом невменяемости при совершении преступления я дни напролет составлял воззвания против англосаксонского империализма, вставлял в бомбы часовые механизмы, в общем, все шло по обычной программе подрывной деятельности. Мне недоставало твоих поцелуев, но отвлекать тебя от дела я не мог, тебе надо было готовиться к путешествию, в которое я направил тебя именно потому, что не мог туда отправиться сам.

Но ночью! Ночь будто масла в огонь подливала моим самым несбыточным грезам.

Англичане сделали с нами то, что мы сделали с индейцами, а американцы сделали с англичанами то, что англичане сделали с нами. Я всем за всех хотел отомстить. Мне мерещились горящие города, проекторы, крутившие ленту фильма в пустоту без экрана. Я видел кукурузные поля, объятые пламенем. Я видел иезуитов, которых постигла кара. Я видел, как сквозь крыши длинных домов прорастают деревья. Я видел, как убивает робкая лань, с которой содрали шкуру. Я видел наказанных индейцев. Я видел, как хаос пожирает позолоченную крышу парламента. Я видел, как вода разъедает копыта зверей у водопоя. Я видел залитые мочой костры ритуальных торжеств, заправочные станции, целиком уходящие под землю, магистрали дорог, засасываемые диким болотом.

Тогда мы были с тобой очень близки, дружок. Тогда я шел по твоим стопам.

Пожми же мне руку мою духовную и не забывай меня. Тебя нежно любил человек, для которого сердце твое было раскрытой книгой, тени твоих грез становились моим прибежищем. Вспоминай иногда, как нам вместе бывало хорошо.

Я обещал тебе письмо, полное радости, помнишь?

Мне хочется снять с тебя тяжкую ношу последнего бремени – бесполезной истории, груз которой приводит тебя в смущение, доставляет тебе такие страдания. Мужчины твоего склада обычно всю жизнь остаются примерно на том же уровне, на котором были при крещении.

Жизнь предначертала мне быть человеком действия – я беру на себя ответственность. Тебе не надо больше лезть в это дерьмо. Не надо тебе вникать в обстоятельства смерти Катерины Текаквиты и ломать себе голову, размышляя о случившихся после этого чудесах, описанных в хрониках. Читай об этом не напрягаясь, расслабленно, как будто следишь за полетом мухи или комара.

Желаю тебе распрощаться с запорами и одиночеством.

ОБРАЩЕНИЕ Ф. К МУЗЕ ИСТОРИИ В СТАРОМ СТИЛЕ

Чудо, которого все мы ждем, само ждет момент, когда рухнет парламент, и дом архивов будет уже не дом, и славы отрава покинет отцовский регламент.