Борис Можаев - Живой

• Название: Живой
• Автор: Борис Можаев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

---

Тимошкин покосился на открытку:

– Мою подпись надо еще документально доказать. А может быть, это подделка?

– А ну-ка? – Демин подошел к столу и взял открытку. – Товарищ Мотяков, в этом деле разобраться надо.

– Это само собой… Разберемся. Кто письмо потерял, кто факты извратил… Виноватых накажем.

Скрипнула дверь, вошла секретарша:

– Товарищ Демин, вас к телефону. Из обкома звонят.

– Хорошо!

Секретарша ушла.

Демин положил открытку перед Мотяковым.

– Так разберитесь, – и вышел.

– Чего с ним говорить! – махнул рукой Гузенков. – Известный элемент… отпетый.

– В тридцатом году я колхоз создавал, а вы, товарищ Гузенков, на готовенькое приехали. Еще неизвестно, чем вы-то занимались в тридцатом году.

– Мы тебя вызвали не отчитываться перед тобой! – оборвал Живого Мотяков. – А мозги тебе вправить враз и навсегда. Понял? Будешь в колхозе работать?!

– Бесплатно работать не стану.

– А что вы, собственно, хотите? – спросил Умняшкин.

– Выдайте мне паспорт. Я устроюсь на работу.

– Мы тебе не паспорт, а волчий билет выпишем, – сказал Мотяков. – Выйди в приемную! Когда надо – позовем.

Живой вышел.

– Ну, что с ним делать? – спросил Умняшкин, грузный немолодой человек с лицом сумрачным, усталым, с тем выражением насупленной серьезности, которое бывает у много проработавших сельских врачей.

– Дадим ему твердое задание… в виде двойного налога, – сказал Мотяков. – А там видно будет.

– Но ведь налоги отменены! – возразил Умняшкин.

– Это с колхозников. А поскольку его из колхоза исключили, значит, он вроде единоличника теперь.

– И мясо с него, и шерсть, и яйца… все поставки двойные! – подхватил Тимошкин.

– Ну, как? – обернулся Мотяков к членам исполкома.

– Не то, – сказал председатель бреховского колхоза Звонарев, прозванный за свой огромный рост Петей Долгим. – На трудодни ему не заплатили. Надо искать выход. Положение трудное.

– Все ясно, как дважды два – четыре. – Мотяков даже ладонью прихлопнул. – Исключить из колхоза – и твердое задание ему враз и навсегда.

– А я бы отпустил его, – возразил Петя Долгий. – И надо помочь устроиться.

– Это называется либерализмом, – сказал Мотяков. – Если мы станем пособничать лодырям и летунам – все колхозы развалим. Сегодня один уйдет, завтра другой… А работать кто станет?

– У нас не уходят, – сказал Петя Долгий.

– Дак у тебя колхоз на ногах стоит, а у Гузенкова на четвереньках… Разница! Ты диалектику не понимаешь, враз и навсегда.

– Правильно, Семен Иванович! – подхватил Тимошкин. – На Кузькине пример воспитания надо показать… неповадности то есть. Двойные поставки с него и мяса, и шерсти.

– Лихо, лихо, – сказал Умняшкин. – Тогда уж и две шкуры с него берите.

– А что? – отозвался Мотяков. – По обязательным поставкам положено было сдавать шкуру. Пусть сдает две. Тимошкин, пиши!

– Но ведь он же инвалид третьей группы, – сказал Умняшкин. – Вы хоть это учтите.

– Подумаешь, трех пальцев не хватает, – усмехнулся Мотяков. – Ты не смотри, что он такой – на заморенного кобеля смахивает. Он еще нас с тобой переживет. Ставим на голосование: кто за исключение, прошу поднять руки!

Мотяков, Гузенков, Тимошкин проголосовали за исключение. Умняшкин и Петя Долгий против.

– Большинство за, – торжествующе отметил Мотяков.

– Х-хе, большинство… в один голос, – усмехнулся Петя Долгий.

– Один голос, да мой, – Мотяков поднял палец кверху. – Сравнил тоже – мой голос и твой голос, – и крикнул в дверь: – Позвать Кузькина!

Живой на этот раз вошел с мешком в руках. Мотяков подозрительно поглядел на мешок:

– Поди, поросят тащил в мешке?

– Ага… Поторопился. Не то вы все равно отберете.

– Поговори еще! Я отобью у тебя охоту. Враз и навсегда. Дай сюда протокол! – Мотяков взял листок у Тимошкина и зачитал: – «В связи с исключением из колхоза Кузькина Федора Фомича, проживающего в селе Прудки, Тихановского района, числить на положении единоличного сектора, а потому обложить двойным налогом, то есть считая налог с приусадебного хозяйства размером 0,25 га, отмененный последним постановлением правительства, умноженным на два. А именно, подлежит сдавать в месячный срок Кузькину Федору Фомичу тысячу семьсот рублей, восемьдесят восемь кг мяса, сто пятьдесят яиц, шесть кг шерсти или две шкуры».

– Семен Иванович, дайте-ка, я ему еще впишу сорок четыре кубометра дров. Пускай заготовляет, – потянулся к председателю Тимошкин.

– Ты сам их и заготовишь, – сказал Фомич. – У тебя хохоталка-то вон какая. С похмелья не упишешь.

Тимошкин криво передернул ртом:

– Может, обойдемся без оскорбленнее? Не то ведь и за личность придется отвечать.

– Ага… Я и в тридцатых за тебя отвечал. А твой отец в лавке колбасой торговал.

– Вопросы имеются? – спросил Фомича Мотяков.

– Интересуюсь, мне по частям сдавать или все враз? – Фомич невинно глядел на Мотякова.

Тот важно, официальным тоном сказал:

– Хоть сейчас вези…

– Все?

– Все, все!

– Деньги я внесу… Все до копеечки. Из застрехи выну. И мясо сдам – телушку на базаре куплю. Яйца тоже сдам… Но вот насчет шкуры сделайте снисхождение. Одну шкуру я нашел.

– Где нашел одну, там и другую найдешь, – сказал Мотяков.

– Ну, себя-то я обдеру, а жену не позволят. У нас равноправие.

Кто-то из заседателей прыснул. Умняшкин закрылся ладонью – только глаза одни видны, и те от смеха слезились тоже. Петя Долгий заклевал носом и как-то утробно закурлыкал. А Мотяков рявкнул, побагровев, и грохнул кулаком об стол так, что Тимошкин подпрыгнул от испуга.

– Вон отсюда! Враз и навсегда…

На улице все так же моросил дождь с мокрым снегом пополам. Фомич накинул на голову мешок и побрел по грязной улице. На душе у него было тошно, весь запас бодрости и сарказма он израсходовал в кабинете Мотякова. И теперь впору хоть ложись посреди дороги в грязь и реви. Выпить бы, да в кармане ни гроша…

На краю Тиханова, напротив бывшей церкви, а теперь зерносклада, стоял на отшибе обшитый тесом, когда-то утопавший в саду попов дом. В жаркий день, выходя из Тиханова, здесь у колодца обычно приостанавливались прохожие, напивались впрок. Фомич вдруг почувствовал усталость и дрожь в коленках. «Черт, как будто мешки таскал… Вот так исполком». Он прислонился к творилам колодца, поглядел на попов дом. «Вот и исповедальня. Надо зайти», – решил Фомич.

В поповом доме теперь помещался райфо. В крайнем боковом кабинете сидел Андрюша, прямо из-под стола высунув свою деревянную ложу, считал на счетах.

– Здорово, сосед! – весело приветствовал он Фомича. – Ты что такой мокрый да бледный? Как будто черти на тебе ездили?

– Черти и есть. – Фомич присел на обитый черной клеенкой диван и перевел, словно после длительной пробежки, дух. – Вот исповедоваться к тебе пришел. Ты же в поповом дому сидишь.

И Фомич рассказал все, что было на исполкоме. Андрюша долго озабоченно молчал, перебирая костяшки на счетах.

– Вот что сделай – возьми бумагу от них с этим твердым заданием. Ружье спрячь, козу продай. А велосипед оставь. Он у тебя все равно старый. Пускай что-нибудь да конфискуют. Потом подашь жалобу. И обязательно достань справку в колхозе – сколько ты там выработал за год трудодней.

– Да кто мне ее даст?

– Схитрить надо. Изловчиться.

– А не вышлют меня?

– Могут и выслать, по статье тридцать пятой – без определенной работы, как бродягу.

– А инвалидов не высылают?

– Инвалидов нет. Но у тебя же третья группа. Должен еще работать.

– А я что, от работы отказываюсь? Пусть выдают паспорт – устроюсь.

Андрюша только руками развел:

– Сие от нас не зависит. Ты вот что запомни – придут к тебе имущество описывать, веди себя тише воды, ниже травы. Понял? Задираться начнут – не вздумай грубить. Сразу загремишь. Пусть берут, что хотят. Только помалкивай. Это заруби себе на носу!

7

Комиссия нагрянула после праздников, по снегу. Фомич успел и козу продать, и ружье припрятать. Ружье он обернул промасленными тряпками и засунул в застреху на дворе. Старый пензенский велосипед, еще довоенный, облупленный, как запаршивевшая лошадь, стоял в сенях, прямо перед дверью: «Вот он я! Хотите – берите, хотите – нет».

Комиссия была из пяти человек – во главе инспектор райфинотдела по свистуновскому кусту Настя Протасова – большеносая, стареющая дева по прозвищу Рябуха, за нею бригадир Пашка Воронин да еще трое депутатов Совета – здоровенные трактористы из Свистунова. «Эти на случай, если я брыкаться начну», – подумал Фомич. Он юркнул в чулан и притворился спящим.

– Можно к вам? – послышался в дверях Настин голос.

– Проходите, – сказала Авдотья.

– Здравствуйте, – разноголосо донеслось от порога. – А где хозяин?

– Вон, в чулане на лавке.