Роберт Конквест - Жатва скорби

• Название: Жатва скорби
• Автор: Роберт Конквест
• Издательство: Overseas Publications Interchange Ltd
• Жанр: История
• Год: 1988
• ISBN: 1870128 95 8

«…На сегодняшний день эта книга является единственным историческим отчетом о важнейшем периоде советского прошлого. Она отражает страшное время кровавой сталинской эпохи, тяжелейшее по числу своих жертв. В книге показано, как под тиранией Сталина и его приспешников было уничтожено все старое крестьянство, а вместе с ним вырублены и исторические корни русского, украинского и других народов. При отсутствии правдивой истории этих событий мне представляется важным, чтобы моя книга дошла до русского читателя…

…Утверждалось, что в 1932–1933 гг. не было голода, и разговоры о нем истолковывались как антисоветские выступления. И лишь несколько лет назад признали, что голод существовал, объясняя его саботажем кулаков и засухой. Неприятие такого объяснения интерпретировалось как антисоветизм. Позднее, однако, признали: голод был спровоцирован политикой правительства. Но по-прежнему не признавалось, что таков был замысел Сталина и его окружения. И эта точка зрения квалифицировалась как антисоветская. Сегодня в СССР признают, что и это имело место, однако утверждения, что погибло больше четырех-пяти миллионов, считают антисоветскими… Все это важно отметить хотя бы для того, чтобы показать, как постепенно снимаются в Советском Союзе «антисоветские» оценки. «Нечеловеческая власть лжи», о которой говорил Б.Пастернак, начинает рушиться…»

Роберт Конквест, Стэнфорд, Калифорния, 1988 г.

---

На пленумах ЦК в сентябре 1953-го и в феврале 1954 гг. Хрущев показал, что на душу населения зерна все еще производится меньше, чем в царское время, и абсолютные цифры поголовья крупного рогатого скота ниже, чем в царское время. На 1 января 1916 года на нынешней территории СССР насчитывалось 58 400 000 голов крупного рогатого скота, а на 1 января 1953 года – 56 600 000. Население же за это время увеличилось со 160 до примерно 190 млн. человек. И несмотря на все усилия и капиталовложения, урожай с гектара в 1965 года составлял всего 950 килограммов (9,5 ц), что означало весьма слабое улучшение по сравнению с 820 килограммами (8,2 ц) на десятину в 1913 году.[32]

* * *

В сталинскую эпоху, как и много лет спустя, в советской сельхознауке преобладали антинаучные теории, в частности, Вильямса и Лысенко, и на их основании были приняты решения, гибельные для сбора урожая. Как и в 30-е годы, скороспелые прожекты и обещания продолжали процветать. При Хрущеве первый секретарь Рязанского обкома А.Н.Ларионов пообещал за год вдвое увеличить производство мяса в области. Он и его присные добились этого результата, забив всех молочных коров и племенной скот и скупая (на незаконно вырученные суммы) скот в других областях и т.д. Став Героем Соцтруда и кавалером ордена Ленина, Ларионов покончил с собой, когда в 1960 году правда выплыла на поверхность. Но в других регионах у него нашлось немало последователей.

Аналогичные авантюры предпринимались и в послехрущевские времена. Вот один из первой попавшейся дюжины примеров. Огромный рост «эффективности животноводства» в Кокчетавской области Казахстана. Он был достигнут в результате навязанной специализации: стада овец, крупного рогатого скота и других животных были сосредоточены в местах, признанных «по науке» лучшими для разведения и выпаса. В итоге деревни, где веками занимались овцеводством, остались без единой овцы, зато овечьи стада заполнили бывшие молочно-товарные фермы. Колхозных свиней запретили разводить повсюду, кроме спецсвиноферм, остальных сразу забили. Поэтому производство мяса, молока и т.д. резко сократилось. В первое время крестьяне были вынуждены продукты со своих приусадебных участков вывозить на сторону: местные мясокомбинаты отказались покупать свинину не со свиноферм, те же пока еще не встали на ноги и не производили свинины, зато кокчетавские крестьяне вывозили свою свинину за сотни миль от дома…

* * *

В послесталинское время многое было улучшено, но эти улучшения носили частный характер, а в целом система сохраняет главные отрицательные стороны.

Симптомы, которые мы отмечали в 30-х годах, остались – и апатия, вызываемая отсутствием стимулов, и «управление» некомпетентных лиц, и огромный бюрократический административный аппарат, активное вмешательство невежественных и планирующих из далекого центра деятелей.

Некая «классовая борьба» действительно происходила в деревнях – борьба между колхозным крестьянством и «новым классом» бюрократов и управителей. В одном из официальных журналов сетовали:

«У нас есть колхозники, которые не заботятся об общественной собственности. Однажды я отругал одного из них за разбазаривание колхозного урожая и напомнил, что он совладелец общественной собственности. В ответ он саркастически усмехнулся: „Какие владельцы! Все это пустая болтовня. Они просто называют нас хозяевами, чтобы мы тихо сидели, а все решают сами…“

Настоящий колхозник не скажет председателю, проезжающему мимо в машине: «Вот я, совладелец колхоза, шлепаю тут ногами, а он прохлаждается в „Победе“. Всякий колхозник, который действительно дорожит своим колхозом, порадуется, что у председателя есть своя машина! Колхозники, как и советские рабочие, заинтересованы в усилении руководства своим хозяйством».[33]

Персонаж в советском романе замечает:

«– Как организованы наши колхозы? Так же, как и в 30-х годах. Бригадиры, контролеры, стражники и Бог знает что еще учреждено было тогда. Для чего? Для Контроля… И все равно никто ни за что не отвечает.

– Почему так?

– Потому, что земля, сельхозинвентарь, машины – все обезличено. Как будто нельзя было работать в том же колхозе, но чтобы лошади и участок земли были твоими».[34]

Или, как замечает другой автор, «все та же старая песня. Действительно, какой-то порочный круг! Чтобы получить приличную отдачу продукции за день работы, надо как следует потрудиться – какие есть другие источники капитала у фермы? Но чтобы люди как следует работали, надо именно получить приличную отдачу за рабочий день».[35]

В одном из рассказов, напечатанных во времена Хрущева, говорится, что беда, испытанная колхозом – падеж молочного стада из-за того, что коровы объелись отсыревшим клевером, – не могла случиться даже в царское время, при помещиках. Падеж произошел в выходной день, когда председатель колхоза отдыхал: «Можно ли представить, чтобы помещик держал на службе управляющего, который постоянно проживал в городе и как чиновник уходил отдыхать в разгар летних полевых работ?»[36]

Можно пронаблюдать избыток «планирования» и «руководства» по результатам недавнего газетного расследования в одном из колхозов: он был завален «постоянным потоком инструкций», за год там получили 773 директивы. Когда корреспондент обратился в контору, из которой директивы поступали, ему ответили, что в том году они сами получили из центра 6000 указаний относительно этого колхоза[37].

В 1982 году в СССР имелось только 65 процентов комбайнов от требуемого числа, но в начале июля 100 тысяч из них считались выведенными из строя.[38] Секретный доклад советской сельскохозяйственной комиссии обнаружил, что тракторная промышленность выпускает 550 тысяч тракторов в год, и почти столько же тракторов ежегодно списывается. В 1976 году работало 2400 тысяч тракторов, в 1980-м – 2600 тысяч, но в эти годы их производили по 3 миллиона штук в год.[39] В советской прессе в 1982 году можно было прочесть, что в одном из совхозов есть 40 лошадей, но конюшни развалились, на зиму нет ни сена, ни фуража.[40]

В 1982 году в обшей сложности была потеряна «треть всего фуража»: около 40–45 процентов его пропало из-за несвоевременной уборки зерна, 20 процентов из-за плохого стогования, остальное из-за нехватки зернохранилищ (в колхозах имелось только 20–25 процентов от их требуемого количества).[41]

Система подсчета урожая сегодня не так скандальна, как «по биологическому уровню», но все же еще неудовлетворительна: его подсчитывают после жатвы на полях или в бункерах комбайнов – до транспортировки, сушки и очистки. Предполагаемые потери по весу составляют 20 процентов. Но это только один из сомнительных методов, с помощью которых неудовлетворительная ситуация рисуется почти терпимой.

Другой персонаж в советской прозе отметил иной аспект колхозной жизни: «Маркс сказал, что если не дать все жизненно необходимое производителю, он его добудет иным путем. Если открыть бухгалтерские книги наших колхозов, увидим, что из года в год колхозники обычно получали по 200 граммов хлеба плюс копейку деньгами. Каждый понимает, что прожить на это невозможно. Но люди-то жили… Это означает, что колхозник добывает себе средства к жизни другими способами, и эти иные способы обходятся государству, колхозам и самому колхознику очень дорого.»[42]

Сохранилась и мания создания все более крупных колхозов. Она влечет переселение жителей малых деревень в большие поселки, но, как говорится в статье официальной «Советской России», «эта идея изначально страдает побочными экономическими пороками»: «Труженики вынуждены делать ежедневные дополнительные затраты времени, как в давние времена, чтобы добраться до рабочего места… При этом дороги, как известно, плохие, в дурную погоду вообще непроходимы. Коровы на фермах ходят некормленные, потому что люди до них не могут добраться». Кроме того, людям просто не нравится жить на новых местах: «Население начинает покидать их, и крупные поселения снова превращаются в малые, пока в финале не прекращают полностью свое существование».[43]

Есть многое, что вообще лежит за пределами экономики. Академик Сахаров говорил о «почти необратимом уничтожении» сельского образа жизни. Современный русский писатель пишет: «Старая деревня с ее тысячелетней историей пришла в полное запустение… ее вековые установления доживают последние дни, вековая почва, которая питала национальную культуру, исчезает. Деревня – это материнская грудь, от которой отлучили нашу национальную культуру»[44]. Другой писатель подвел итог: «Теперь, когда я слышу, как люди недоумевают: почему так произошло, откуда такое варварское равнодушие к земле? – я могу сказать точно: в моей собственной Овсянке это началось в бурные дни тридцатых годов».[45]

* * *

Мы уже цитировали точку зрения Бухарина, что наихудшими результатами событий 1930–1933 гг. были не столько пережитые крестьянством страдания, сколько «глубокие перемены в психологическом восприятии окружающего у тех коммунистов, которые принимали участие в этой кампании и, чтобы не сойти с ума, превратились в профессиональных бюрократов, для которых, террор с тех пор стал нормальным методом управления, а послушание любому приказу сверху – высокой добродетелью»[46]. Это привело к «настоящему обесчеловечиванию коммунистов, работающих в аппарате».