Ника Ракитина - ГОНИТВА

• Название: ГОНИТВА
• Автор: Ника Ракитина
• Издательство: Снежный ком
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008

Мистический детектив, смесь криптоистории и белорусского романтизма, переложение легенд об Ужином Короле и Морене…

---

Ксендз Климент-Антоний Юлю пожурил, назначил епитимью и отпустил грех. За Волей после его отчета наблюдение усилили. Но Гивойтос с Ведричем как сквозь землю провалились. А через неполный год одетая в черное Антонида Легнич каялась со слезами в том, что любилась с паном Александром. Дядя прознал и вмешался. Между ним и амантом случился двубой[39], и Гивойтос был застрелен. "Прекрасно стреляет, особо опасен при задержании." Но и сам Ведрич не зажился. Погиб от укуса гадюки в двух шагах от поместья своей любовницы. Гордая девка Антонида сама обмыла и обрядила его и свезла, как между ними было условлено, в Яблоньки, к Анеле Кириенковой, молочной сестре Алесевой матери Катерины. Кириенкова похоронила Александра в родовом склепе князей Ведричей в некогда принадлежавшей последним, а после мятежа заброшенной Навлице. Той самой, где в День Всех Святых погрызли верников слепые волки. Круг замкнулся. Генерал отодвинул документы и потер слезящиеся глаза. До хруста в костях расправил плечи. Услышал, как похрапывает Прохор Феагнеевич, трещат оплывшие свечи и огонь в печи, мягко шлепает в зарешеченное окошко снег. Был второй час ночи. Айзенвальд привычно устроился на узком диване в смежном кабинете, накрылся собственной шубой. Но прежде, чем заснуть, еще раз прокрутил в голове возникшие у него после чтения вопросы.

Почему у блау-роты ничего нет на Гивойтоса?

Чью могилу вскрыл Александр Ведрич? Что из этого проистекло?

Кем были привезенные в Волю и так же поспешно скрывшиеся оттуда "богомолицы"?

Действительно ли причиной двубоя между Ведричем и Гивойтосом была честь панны Антониды?

Помогут ли ответы на эти вопросы исполнению поручения, данного Айзенвальду герцогом ун Блау?

И последнее: почему дело Алеся Андреевича не было закрыто по факту его гибели? Все. Это завтра…

Утро было мягким и серым, снег плотно залепил окошки и так замел внутренний дворик, что не хотели открываться входные двери. Проспавшийся Прохор, дуясь на Айзенвальда, стал растапливать печки.

– А не позавтракать ли нам? – спросил весело Генрих. – Пошлем в ресторацию? Или что-либо сыщется в шкапике?

Шкапик был встроен в стену задней комнаты, куда отправлялась на покой слегка подпорченная мебель и где можно было покурить, перекинуться парой слов и перекусить, для чего знаменитый шкапик и служил. В нем могли сыскаться пара-тройка яиц, сваренных вкрутую, горшок с квашеной капустой, луковица, огурцы и шкалик-другой водки. Матей Френкель про шкапик знал, но не препятствовал: все живые люди.

Писарь хмыкнул:

– Счас посыльного кликну. Не могу ж я посланца аж из самого Блаунфельда чем попадя кормить. Мне "З-зай…" пан ротмистр голову скрутит.

Айзенвальд полез в карман за ассигнацией.

Страниц в деле Ведрича оставалось немного, но они были весьма и весьма любопытны. Во-первых, там имелось свидетельство о смерти Александра Андреевича и подробный протокол осмотра тела. Блау-рота должна была иметь веские доказательства того, что один из серьезнейших врагов Шеневальда действительно пошел на псы[40]. Имелась также выписка из церковной книги по акту захоронения. Но следующая страница заставила Айзенвальда открыть рот. Потому что труп Ведрича, совершенно живой и здоровый, в ноябре того же 1828 года уже пребывал на должности управляющего поместьем Краславка Витебской губернии, принадлежащим барону Адаму Цванцигеру маршалку Люцинскому и прочее. Блау-ротой вкупе с ливонскими "борцами с заразой" было проведено тщательное дознание на предмет родственников, двойников и тонкой игры Комитета "Стражи". По всему выходило, что Комитет пребывал в таком же, если не большем, недоумении.

Никаких двойников и близнецов… "Росту выше среднего, внешность обычная, волосы русые в рыжину, глаза серые, лицо округлое, приятное, кожа чистая, подбородок твердый, скулы высокие…" А вот особая примета появилась: "На икре левой ноги повыше косточки имеется шрам, похожий на след змеиного укуса." Кроме того, Ведрича проверяли на охоте, устроенной бароном Адамом: стрелял он действительно отменно.

Несколько раз по делам поместья Алесь выезжал в Вильню и был там узнан знакомыми, вежливо с ними здоровался и даже выпивал, но на несоответствиях пойман не был. А вот панне Антониде о своем воскрешении не сообщил и в Волю не заглядывал. Отметили дознаватели еще факт, что зимой делался Ведрич как бы нездоровым, сонным и вялым, чего раньше за ним не случалось. Зато после своей смерти стал вести жизнь почтенного человека и в крамоле замечен не был. Не считать же таковой отдание предпочтения домотканым свиткам и дегтю для смазки сапог. Анна Карловна (кличка Лебуш), экономка краславского дворца барона Цванцигера, сообщала также о тонких чувствах, вызванных Александром Андреевичем в племяннице пана Адама девице Франциске-Цецилии Цванцигер, от коих управляющий благородно отмежевался.

Айзенвальд отметил некую скудость последних сообщений, словно велись они людьми крайне усталыми и лишь по обязанности. То и дело в отчетах мелькали дыры, словно пан Ведрич отводил шпикам глаза. Вчера ночью генерал столкнулся с подобным, читая про Гивойтоса. Это настораживало.

Скрипел в углу гребешком Прохор Феагнеевич, расчесывая бакенбарды и усы. Вид у него, разглядевшего Айзенвальда при дневном свете, был, как у потерявшей нюх собаки. Но по профессиональной привычке старый писарь вопросов не задавал. Через полчаса, отодвинув бумаги, сидел Айзенвальд с Феагнеевичем за столом, отдавая должное свиным ребрышкам под сметанным соусом и белому борголе из похожей на баранку здешнего литья бутыли. Писарь предпочел привычный мерзавчик из шкапика, опрокинул стопку и парил оттаявшей душой. Небрежно растрепал тщательно расчесанную бакенбарду и с хитринкой взглянул на гостя:

– Ну спросите, господин посолец. Вижу же, неймется.

Айзенвальд фыркнул в тарелку. Его словно несло: озарение, кураж. Со щелчком станет на место последний кусок мозаики, и он будет знать.

– По какой причине часть сведений не попала в документы?

– Невозможно.

Генерал тоже знал: невозможно. "Зайчик" Матей из любого душу вывернет и разложит на блюдечке во благо родины. Но факт имел место быть. Подлый факт. Не по трусости, не по нерадению; тогда почему? Опять "паршивый лейтавский романтизм"?

– Не за гонцом ли сочили[41], пане?

Айзенвальд, поражаясь собственной глупости, едва не сплюнул на стол.

Паненка Юлия Легнич ворвалась, шваркнув дверью об угол стола. Прохор Феагнеевич недовольно засопел, но смолчал. Айзенвальд, сделав вид, что тонет в бумагах, рассматривал гостью сквозь ресницы. Паненка принесла с собой запах снега и легких, очень хороших духов. На этом ее сходство с незнакомкой из поезда заканчивалось. Нарочито распахнутая шубка обнажала пышные плечи и грудь, приподнятую расшитым корсажем. Шею охватывало фамильное серебряное ожерелье, которое, по чести, должна была носить Татьяна Дмитриевна, законная супруга майора Батурина, а не его любовница. В рыжих, модно уложенных волосах возмущенно подпрыгивал эгрет из перьев серой цапли. Тоже не дешевое украшение. Платье было из ршанского голубого атласа с разводами. Айзенвальд отметил, что у девицы хороший вкус и немалые амбиции. Единственное, что претило в панночке – высокомерие и излишняя полнота. Юльке еще не исполнилось восемнадцати, а выглядела она на все двадцать пять. Впрочем, многим нравятся женщины в духе Рубенсовских Венер.

Паненка Легнич с треском разложила и сложила костяной веер.

– Черт возьми! Как это понимать?!…

– Цыц! – рявкнул писарь.

Юля широко распахнула рот:

– Свинья! Я буду жаловаться! Мне даже сесть не предложили!

– Паненка не понимает, куда попала, – с бесцветной интонацией произнес Айзенвальд. – Это блау-рота.

И с немалым удовольствием заметил, как дрогнул розовый ротик, готовящийся извергнуть очередную порцию брани.

– Ой!…

– Совершенно верно, панна… – генерал сделал вид, что вчитывается в бумаги, – Легнич Юлия Вацлавовна. Будем говорить?

– Я ничего не делала!

– Да? – саркастически переспросил он. Неспеша перебрал документы на столе.

Юлька топнула сапожком:

– Да!!

– Прекратите кричать и сядьте.

– В чем меня обвиняют? Эта стерва Антося…

– Интересно. Как давно вы встречались с сестрой?

– Месяц. Или два… – Юля покусала губы. – Я за нее не отвечаю!

– Конечно, нет, – утешил Айзенвальд. – Я вызвал вас по совсем другому делу. Панна Легнич Юлия Вацлавовна, вы обвиняетесь в совращении шеневальдского боевого офицера… м-м… Батурина Никиты Михайловича в пользу антиправительственной подрывной организации. Ваши родители были расстреляны, как мятежники?!

– Да. То есть, я маленькая была.

– Это не имеет значения. Вы признаете вину?

– И что? – подбоченилась Юля. – Мы с Китом любим друг друга… при чем тут мятеж? И не зовите меня "Легнич"! Это вульгарно.