Ника Ракитина - ГОНИТВА

• Название: ГОНИТВА
• Автор: Ника Ракитина
• Издательство: Снежный ком
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008

Мистический детектив, смесь криптоистории и белорусского романтизма, переложение легенд об Ужином Короле и Морене…

---

– Прошу простить, пан Казимеж… пан?

– Айзенвальд. Генрих Айзенвальд.

На скулах Антоси запунцовели пятнышки. Длинные ресницы дрогнули, губы шевельнулись – и промолчали.

– Вы говорите, как здешний, – похвалил Казимир.

Айзенвальд отодвинул девушке стул. Она присела, прямая и застывшая, приподняв подбородок. Явилась Бирутка с переменой блюд, пырхнула, будто разозленная ежиха, ядовито сощурилась:

– Мало тебя в детстве драли.

Светар потупил глаза.

– Окажите нам честь, панове! – звонко произнесла Антонида. – Останьтесь на ночь.

Генриху стало понятно, что, несмотря на весь свой кураж, она боится.

– И не просили бы – остался, – ксендз стоял чуть выше Айзенвальда на лестнице, держа руку со свечой так, что свет падал на его лицо снизу, затеняя глазницы и лоб – неприятное и даже зловещее зрелище. Как продолжение спектакля. Ксендз был пьян, но это угадывалось только по его обильнословию и легкому заиканию в конце фраз. – Угостили приходом – хоть сдохни. Совы да волки.

Он уходил вверх, как в небо, и темная ряса болталась на худых плечах. Тень накрывала ступеньки.

– "Лилеи" – выморочный род[26]. Моему пращуру Георгию так и не простили изобретения печатного станка. Пока страну с вековой историей будут считать глухой провинцией, не изменится ничего.

– Вам не странно говорить это мне, одному из тех, кто вас завоевал? – спросил Айзенвальд в спину. Казимир обернулся, с пьяной четкостью проговаривая слова:

– Ну, говорить, что завоевали вы – это смешно. В лучшем случае, вы сын завоевателя. (Айзенвальд вздрогнул, окончательно принимая правду, уже высказанную зеркалами, но отодвинул ее – пока, до лучших времен.) Во-вторых, я редко говорю. Завтра я вспомню, что где-то надо доставать стекло – в костельных окнах ни одного целого. Кирпич на дымовые трубы. Перекрыть крышу в том, что именуется моим домом. Хотя бы соломой. И что до ближайшей деревеньки девять верст с гаком и ни живого сердца вокруг. Хотя до Вильни – меньше дня конно. Мечта любого пробоща, почти столица. Если забыть, что после войны, восстания, секвестров и баниций от Навлицы горелые бревна остались да погост. Я, выученик Пинского коллегиума, надежа семьи, кому светил факультет богословия Падуанского университета, затыкаю тряпками окна и жду, что в любую ночь стану очередной волчьей жертвой… Той же Антониды панны, будь оно проклято.

Лестница закончилась огороженной площадкой, светар вставил в замочную скважину вычурный тяжелый ключ. Недовольно лязгнул ржавый замок. Пахнуло нежильем.

На половину комнаты растопырилась кровать под балдахином, серым от набившейся в складки пыли. Постельное белье воняло плесенью. Казимир прилепил свечу у изголовья.

– Я сам – тряпка для затыкания дыр. После того, как в Навлице погрызли верников слепые волки.

– Как?

– Задушный день, все едут на кладбище. Свидетелей, вы понимаете, море. Еще до заката, светло. Я так понял, волки кидались только на тех, кто стоял у них на дороге. Слепые. Словно их тянул кто, бежали напрямую, прыгали через памятники, ограды, через людей… в старую часть, где склеп князей Ведричей, бывших хозяев поместья. Они фундаторами моего костела были.

Казимир глядел поверх головы Айзенвальда – так мог бы смотреть слепой волк.

– Туда две женщины ушли. И, видимо, все, – ксендз развел руками. – Церковное начальство сочло, что надо… послать ксендза, во избежание слухов. Костел наскоро освятили…

– Вы верите в это?

– Что освятили?… Простите. Вы счастливый человек. А я лейтвин, – Казимир Франциск поцарапал ногтями щеку с прорастающей щетиной. – Я жил с этим всю жизнь. А когда сделался старше, когда нашел своего Господа… я был счастлив. Счесть все это пустым суеверием, освободиться! Отправиться в Злоту Прагу, в Этолию. То, что у вас, в Эуропе, народный вымысел, у нас – реальность. Мой Господь распадается на осколки. И у каждого свое имя, и каждый требует веры и обещает чудеса. Не где-то там потом, в загробном раю. Вот панна Легнич поддалась… обещаниям.

Айзенвальд слушал, почти не перебивая, хорошо зная, что пьяный, да еще вздернутый, человек куда больше выболтает сам, чем можно вытянуть из него в других обстоятельствах. Ответы были на расстоянии протянутой руки.

– Холодно.

Генерал засунул в чрево печки дрова и щепу, поджег от свечи. Через какое-то время потекли морозные узоры на окнах. Запахи сделались резче.

– Здесь сто лет никто не ночевал. Дом ветшает, – задумчиво проговорил Казимир.

Он снял и бережно разложил на стуле сутану, оставшись в серой льняной рубахе, кюлотах полувоенного кроя и сапогах для верховой езды, порыжелых от старости. Айзенвальд подумал, что ксендз ошибся с призванием.

– Бешеный зверь всегда бежит по прямой.

– Понимаю, – Казимир вытянулся на кровати, болезненно худой и непропорционально длинный, закинув руки за голову. – Но – волки все были слепы. Слепы!

Он резко повернулся набок, подхватив ладонью подбородок:

– Вы просто не слышали этой легенды. Про волков Морены. Это языческая богиня-смерть. И хозяйка Зимы. Так вот, ей служат слепые волки. Просыпаются в канун ноября, и хозяйка отдает им изумруды своего ожерелья. Вместо глаз. Их царство длится всю зиму. А когда приходит март, волки возвращают самоцветы госпоже и засыпают в буреломных пущах до осени.

Генерал передернул плечами. Запахнул сюртук на груди. Еще подкинул дров:

– Красиво. Чтобы быть правдой. Так чьим обещаниям поддалась панна Антонида?

Она вошла, держа лампу чуть на отлете. В стеклянном шаре покачивала золотым лепестком свеча. Словно в церкви, густо запахло воском. Каштановые волосы Антониды были зачесаны наверх, узкое лицо с разлетом глаз, строгим носом и выразительными губами казалось твердым и серьезным. Она беспощадно напомнила Айзенвальду графиню Северину: рассказывали, когда ту схватили, она вот так же вошла с лампой в руках. Переждав болезненный укол в сердце, Генрих тяжело поднялся:

– Панна?

– Я хочу поблагодарить вас, панове. И проститься.

– Проводить вас?

Она издала сухой, как скрип снега, смешок:

– Пан нездешний. Все равно, я благодарна пану.

Краем глаза Айзенвальд уловил, что Казимир напрягся и сел, следя за ними, как за дуэлянтами.

– Я здесь в гостях.

– У Любанских? Рушинских?… Тарновичей?… – перебирала Антя имена, видя, как он отрицающе качает головой. Айзенвальд наконец сжалился над нею и пожал плечами:

– Я попал туда при странных обстоятельствах. И хозяйка не сочла нужным представиться. Это примерно к югу отсюда. Двухэтажный дом. Цоколь из дикого камня и очень красивый, вычурный деревянный фронтон.

Опустилось молчание. Оно было ощутимым, как полог. Его можно было резать ножом. Ксендз мгновенно протрезвел, а с панны Легнич сошло притворное спокойствие. Она посмотрела, как испуганный ребенок:

– Лискна.

Это было имение, где погибла Северина.

Я никогда там не был. Я читал реляции, где буквально по минутам расписан ее последний день, каждое ее слово и жест, и нечувствительность к пыткам – люди с карими глазами почему-то гораздо упорнее, чем голубоглазые блондины. Там написано, что документы, которые предположительно были при ней, так и не нашли. Но к реляциям не положены рисунки особняка, где все происходило, и очень трудно что-то понять по описанию. Ведь не зря же здесь говорят, что лучше один раз увидеть… Этот дом, похожий в инее на волшебную сказку. Заснеженные тополя вокруг. Витые балконы. Взятая в морозные оковы река. Ни следа пожара. Ни следа расстрелянного по моему приказу хозяина – Игнатия Лисовского. Лискна. Теперь я понимаю, где нахожусь. Теперь я догадываюсь, кто меня спас… Я понимаю.

Если Айзенвальд и потерял сознание, то этого не успели заметить. Глаза Антоси налились слезами. Ксендз подошел и взял Генриха под локоть жестом впервые ясно проявленного дружеского расположения:

– Уезжайте оттуда. Это дурное место, нехорошее. Оно притягивает несчастья.

– Еще одна мрачная легенда?

– Там убили женщину. Без споведи, без покаяния. В спину. Она была предательница, но ведь все равно… нехорошо убивать… вот так?

Антя дернула ртом и произнесла звенящим голосом:

– Моих родителей тоже – без покаяния. И неизвестно, скольких еще – на плаху. Молитвами панны Маржецкой Северины. Игнат привел приговор в исполнение. На нем нет вины.

Пальцы ксендза шевельнулись, точно перебирали четки:

– "Не судите…"

Панна Легнич гордо вскинула голову:

– Если мы не станем судить, будут виселицы и расстрельные команды, и тираны у власти, и отсутствие права называться нацией. Простите, мне пора идти.

Внизу отозвались часы. Они не били, а натужно шипели, старчески выхаркивая из себя полночь. За окном отозвался волчий вой. Ксендз шаркал по ступенькам стертыми подошвами, бормотал вполголоса:

– …какой-то узел здесь завязался, око смерча, все затягивает… Гонитва, Морена, голод, поветрия… что мы делаем не так? Господи, поможи…